Четыре встречи. Жизнь и наследие Николая Морозова - Сергей Иванович Валянский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кроме того, наряду с аграрным вопросом у нас теперь решен и женский, в смысле полного уравнения обоих полов и, конечно, не в смысле одних избирательных прав, но и всех имущественных.
Все общинники-интеллигенты, с кем я ни говорил, согласны, что наделами должны пользоваться и женщины, достигшие совершеннолетия, или, как требуют некоторые, даже 16 лет, когда они уже могут работать «своими руками» и получают право выходить замуж.
Но ведь с признанием за всеми женщинами права на земельный надел, при невозможности удвоить поверхность земного шара, придется каждый личный надел уменьшать вдвое против того, какой есть теперь.
И что же тогда выйдет?
Положим, в будущем году все земли будут разделены в каждой волости поровну, каждый неженатый гражданин и незамужняя гражданка получат по половинному наделу. А всякий знает, что деревенские барышни редко влюбляются в кавалеров из своей деревни, которых помнят бегавшими с ними по лужам без штанов, и идеализируют своих более поздних знакомых из отдаленных деревень; да и кавалеры склонны к тому же. Большинство деревенских браков происходит поэтому с переселением невесты за несколько верст.
И вот выходит несообразность. Греческий философ Платон думал много веков назад, что мужчина и женщина — это две половинки человека, соединяющиеся в семейной жизни в одно целое. Но как они при этом соединят и половинки своих земельных наделов из более или менее отдаленных деревень, когда до нового передела останется еще 11 лет? На этот вопрос, возникший у меня тотчас же после объявления женской равноправности, один из моих друзей, общинник-теоретик, ответил так: надел невесты остается в семье ее родителей до нового передела. Родители должны его обрабатывать сами, а выручку с него отдавать ей.
— Ноу родителей, — возражал я ему, — и своего дела много, и работать на ушедшую в чужую семью дочь у них нет особого интереса. Она — отрезанный ломоть, по выражению самих крестьян. Рассчитывать на то, что одновременно выйдет другая девушка в противоположном направлении или несколько других поменяются в круговом порядке, нет оснований.
По простому расчету выходит, что если не запрещать кому бы то ни было из общинников-земледельцев жениться или выходить замуж до кануна передельных годов, т. е. ждать по 12 лет, что явно невозможно, то каждой брачной паре придется ждать на половинном наделе в среднем 6 лет (половине более этого, вплоть до 12 лет, и половине менее) как раз в тот первый период самостоятельной жизни, когда им особенно нужен полный надел для устройства самостоятельного хозяйства.
Отсюда ясно, что та половинная социализация земельных хозяйств, какую мы наблюдаем в нашей первобытной русской общине с ее периодическими переделами, совершенно не совместима с провозглашенным уже в России равноправием женщин.
С этой точки зрения возможны только две формы землевладения. Первая — полный коммунизм, который, как я уже показывал выше, может начаться лишь после социализации жилищ, т. е. передачи в общее владение всех деревенских изб и хозяйственных построек. Вторая форма — полная частная собственность на землю и все находящиеся на ней, постройки с правом передачи путем продажи или завещания.
С точки зрения эволюционной социологии, глядящей прежде всего вперед на судьбу будущих поколений, при этой форме наиболее целесообразным представляется не ограничение максимума (как теперь требуют) земельной собственности, а, наоборот, ограничение ее минимума, т. е. установление наименьшей величины земледельческого участка, который семья, при помощи усовершенствованных машин, могла бы обработать лично, без чрезмерного напряжения сил. Несомненно, что эта культурная земельная единица была бы много больше современного русского крестьянского надела, и быстрый переход к ней от него было бы невозможно осуществить.
Пришлось бы ожидать, пока малоземельная часть населения не продаст сама таких недостаточных участков как невыгодных соседям, или даже не соседям, и не перейдет таким образом от земледелия к другим родам труда, не менее важным и не менее нужным для человечества.
Таким образом увеличилось бы относительное количество людей, занятых неземледельческим трудом, и разредилось бы земледельческое население без нарушения равновесия, так как применение машин к земле и успехи культуры дали бы возможность прокормить всех. И это нисколько не противоречит справедливости.
«Право каждого живого человека на землю» — такая же фикция, как и право всех быть художниками, актерами, музыкантами, плясунами на канате и т. д.
Ведь для того, чтобы вести успешно сельское хозяйство, надо поучиться не только в теории, но и на практике не один год, если вы не учились этому с детства, тем более что земледелие обязательно соединено со скотоводством, огородничеством, луговодством и т. д., да и вообще только человек, никогда не прикладывавший рук к земле, может утверждать, что сельским хозяйством с успехом может заниматься всякий, пожелавший перейти на него от другой профессии. На деле же хозяйство — самая сложная и самая трудная из всех профессий, если вести его не на авось и не как попало. Надо уметь справляться с лошадьми и не запалить их, доить коров и лечить кур, поправить телегу и сеять, и жать, и сушить зерно в риге, и не перечислить даже всего, что нужно тут знать и уметь.
Нет ни малейшего сомнения, что при ограничении частновладельческих хозяйств минимумом они не станут держаться бессрочно на этом меньшем уровне, а только до тех пор, пока изобретение каких-либо очень выгодных и дорогостоящих машин не сделает более выгодным крупное землевладение, особенно на капиталистических началах. Тогда капитал стал бы строить и общие жилища для рабочих, постепенно их совершенствуя, как он уже сделал это в первоначальном кустарном ремесле, превратив его в крупнозаводское, фабричное.
Произошло бы и в селах, как и в больших городах, отчуждение жильцов от всякой недвижимой собственности, и это привело бы к их подвижности и к равномерному распределению земледельцев по земной поверхности, сообразно с ее производительностью, т. е. к тому, чего желают, между прочим, социалисты.
Затем, когда капитал окончил бы свою культурно-эволюционную миссию, т. е. довел бы всю земную поверхность через ряд поколений до цветущего состояния, он умер бы своей естественной смертью, благодаря тому что ни один банк, после окончания этой миссии капиталом, не мог бы давать своим вкладчикам никаких процентов.
Владельцам земель, фабрик и заводов стало бы
