Пейтон-Плейс - Грейс Металиус

Шла вторая неделя февраля, и зима еще долго не собиралась уходить, но у Эллисон было такое чувство, что с приходом весны ее жизнь каким-то чудесным образом изменится. Она постоянно испытывала какое-то смутное беспокойство, но не пыталась выяснить причину его.

В эти дни Эллисон все реже и реже видела Селену Кросс: та то была с Тедом Картером, то подыскивала случайную работу.

— Я откладываю свои деньги, — сказала как-то Селена в субботу днем, когда Эллисон предложила сходить в кино. — Коплю на белое платье из магазина твоей мамы. Я хочу одеть его на выпускной вечер. Тед уже пригласил меня на весенний танец. А ты идешь?

— Конечно, нет, — быстро ответила Эллисон: она хотела, чтобы у Селены создалось впечатление будто она сама решила не идти на вечер, и совсем не хотела, чтобы Селена догадалась о том, что ее никто не пригласил.

— Тед и я, мы будем вместе, — сказала Селена.

— Тед, Тед, Тед! — резко сказала Эллисон. — Это все, о чем ты можешь говорить?

— Да, — просто ответила Селена.

— Ну, а я думаю, что это отвратительно, вот, что я думаю, — сказала Эллисон.

Однако она стала уделять больше внимания своей одежде, и Констанс уже не надо было заставлять ее мыть голову. Эллисон предприняла тайную вылазку в пятидесятицентовый магазин, где приобрела бюстгальтер с резиновыми чашечками. А когда Констанс отметила тот факт, что ее дочь быстро формируется и становится симпатичной девушкой, Эллисон устало взглянула на нее и сказала:

— В конце концов, мама, я ведь не становлюсь моложе, понимаешь?

— Да, дорогая, понимаю, — пряча улыбку, сказала Констанс.

Эллисон раздраженно пожала плечами. Ей казалось, что ее мама с каждым днем становится все глупее и глупее и что у нее несомненный дар говорить не то, что надо, и не тогда, когда надо.

— Что случилось, почему у нас больше не видно Селены Кросс? — спросила Констанс ближе к концу февраля.

Эллисон чуть не закричала, что Селена не появляется в доме Маккензи уже много, много недель, и, если Констанс потребовалось столько времени, чтобы осознать этот факт, она, должно быть, так же слепа, как и глупа.

— Мне кажется… я, что ли, переросла Селену, — сказала она своей матери.

Но сначала без Селены было очень тяжело. Эллисон казалось, что она умрет от одиночества. Гораздо больше субботних дней она проводила в слезах в своей комнате, чем одиноко слоняясь по магазинам. А потом Эллисон подружилась с недавно приехавшей в Пейтон-Плейс Кэти Элсворс и больше не скучала без Селены. Кэти любила читать, гулять, и она рисовала картины. Именно это последнее увлечение Кэти подтолкнуло Эллисон рассказать ей об историях, которые она пробовала написать.

— Я уверена, ты поймешь, Кэти, — сказала Эллисон. — Я имею в виду, как художник художника.

Кэти была маленькой и тихой. У Эллисон часто возникало такое чувство, что, если Кэти кто-нибудь ударит, кости у нее сразу начнут ломаться и крошиться. Часто Кэти вела себя так тихо, что Эллисон и вовсе забывала о ее присутствии.

— Тебе нравятся мальчики? — спросила Эллисон свою новую подругу.

— Да, — сказала Кэти, и ее ответ потряс Эллисон.

— Я хочу сказать — тебе они действительно нравятся?

— Да, — сказала Кэти. — Когда я вырасту, я выйду замуж, у меня будет свой дом и дюжина детей.

— Ну, а я нет! — сказала Эллисон. — Я собираюсь стать великой писательницей. Самой великой. И я никогда не выйду замуж. Я просто ненавижу мальчишек!

Другой вопрос, который беспокоил Эллисон в эту зиму, — мальчики. Часто по ночам она без сна лежала в постели и испытывала очень странное желание погладить себя руками, но как только Эллисон дотрагивалась до своего тела, она тут же вспоминала свой день рождения и то, как ее поцеловал Родни Харрингтон. От этого воспоминания ее бросало в жар, и по всему телу бегали мурашки, или наоборот становилось холодно, до дрожи. Она пробовала представить, что ее целует какой-нибудь мальчик, но лицо, которое всплывало в этот момент у нее перед глазами, всегда принадлежало Родни, и она почти хотела вновь почувствовать его губы. Эллисон прижимала руки к животу, они поднимались выше, к ее маленькой, несформировавшейся груди. Она кончиками пальцев терла соски, пока они не становились твердыми, и от этого ощущала что-то необычное, стесняющее в паху, — это удивляло Эллисон, но было очень приятно. Однажды ночью она попробовала представить, как бы это было, если бы у нее на груди были руки Родни, и лицо ее запылало от жара.

— Я просто ненавижу мальчишек! — сказала Эллисон Кэти, но сама начала практиковать перед зеркалом знойные взоры, и в школе в течение всего дня она чувствовала присутствие сидящего рядом Родни.

— Тебя когда-нибудь целовали мальчики? — спросила она Кэти.

— О да, — мягко ответила Кэти. — Несколько мальчиков. Мне это нравилось.

— Неправда! — воскликнула Эллисон.

— Нет, правда, — сказала Кэти, которая — и Эллисон знала об этом — никогда не обманывала и ничего не приукрашивала. — Да, — повторила Кэти. — А один мальчик даже поцеловал меня взасос.

— О, Боже! — воскликнула Эллисон. — Как он это сделал?

— О, ну, знаешь, когда он целовал, его язык был у меня во рту.

— Ох, — выдохнула Эллисон.

В эту зиму Эллисон и Кэти кардинальным образом изменили круг своего чтения. В библиотеке они начали охоту на книги, у которых была репутация «сексуальных», и, добыв подобный экземпляр, читали друг другу вслух.

— Я бы хотела, чтобы у меня была мраморная грудь, — грустно сказала Кэти, закрывая книгу. — А у меня голубые венки просвечивают через кожу. Наверное, я нарисую девушку с мраморной грудью.

— Кэти просто чудесная, — говорила Эллисон Констанс. — Она такая талантливая, у нее богатая фантазия и все такое прочее.

«О, Господи, подумала Констанс, — сначала дочка пьяницы из хижины, а теперь дочь странствующего рабочего. Ну и вкус у Эллисон!»

Последнее время Констанс очень немного времени проводила с дочерью, она купила соседний с «Трифти-Корнер» магазин и была очень занята расширением своего магазина. Она открыла отдел по продаже мужских рубашек и носков и отдел детской одежды, а с первого марта наняла на полставки Селену Кросс. Констанс наняла также Нелли Кросс, чтобы та три раза в неделю убиралась у нее в доме. Именно в это время Эллисон заметила, что у Нелли появилась привычка разговаривать сама с собой.

— Сукины дети, — злобно атакуя мебель тряпкой, бормотала Нелли. — Все они сучье племя, каждый из них — сукин сын.

И тогда Эллисон вспомнила тот день, когда она стояла на деревянном ящике под окном хижины Кроссов и подсматривала в кухню. Она содрогнулась, вспомнив резкий крик Селены в тот ноябрьский день. Эллисон не могла себя заставить рассказать кому-нибудь эту историю, и она никогда не говорила Селене о том, что она видела то, что происходило на кухне. Потом Эллисон как-то наткнулась на книжку, на обложке которой были нарисованы обнаженная по пояс девушка-невольница со связанными над головой руками и жестокого вида мужчина, избивающий ее хлыстом. Вот о чем думал Лукас Кросс в тот день, решила Эллисон. Он, наверное, так избивал Нелли, что она сошла с ума.