Меч князя Вячки - Леонид Дайнеко

Не дойдя несколько поприщ до Друтеска, воевода Зернько продал большую часть пленных полоцким купцам, с караваном которых столкнулся в лесу. Полочане ехали на возах, весело перетирали колесами снег с грязью. Яков с Чухомой попали к полочанам и, надо сказать, вздохнули с облегчением – хватит, наслушались на привалах, как опьяневший от вина и медовухи воевода кричал, что прикажет своим воям порубить мечами всех свислочских пленников.

Полочане посадили их на возы, накормили на привале пареной репой и зайчатиной.

– Откуда ж вас гонят? – поинтересовался у Якова молодой белолицый купец с рыжей бородой.

– Мы свислочские. Вольные смерды князя Рогволода Свислочского, – ответил Яков. За всю долгую дорогу он только изредка перекидывался словом-другим с кузнецом Чухомой, и ему не терпелось поговорить со свежим человеком.

– Теперь будете невольниками, – вздохнул купец. – Продадут вас на какой-нибудь боярский двор. Челядью боярской станете, – казалось, он сочувствовал Якову и Чухоме.

– Вот если бы вас в Полоцк отвезли, – продолжал купец, помолчав, – там уже легче. Город большой, людей море… А церкви какие! А палаты боярские и княжеские! Там было бы легче… Сам воздух полоцкий человека вольным делает.

Он хотел еще что-то добавить, но пожилой купец, может, его отец, крикнул с соседнего воза:

– Прикуси язык, Михалка! – и сердито глянул на Якова.

Купцы везли из Киева железный товар, женские украшения, амфоры с ромейским вином. На одном из привалов они даже угостили вином Якова и Чухому.

«И все равно они нас продадут, – потерянно раздумывал Яков. – Как продают браслеты и конские подковы… Эти купцы, и Михалка тоже, будут ездить в Киев, в дальние края, даже за море, а я высохну, сгорблюсь на подневольной постылой работе. Зачем мне жизнь? Зачем такая жизнь? Лучше б мне было птицей на свет родиться. Однако ж и птицу ловят в силки и сети… До конца дней своих буду работать, как вол, до черных мозолей и Свислочи с Березиной никогда больше не увижу».

Он опустил голову на грудь, и слезы невольно полились из глаз. Молодой рыжебородый Михалка с сочувствием поглядывал на него.

– Ты что это, Яков? – хлопнул его рукой по плечу Чухома. – Негоже тебе слезы лить. Ты же хлопец-сорвиголова, палец в рот не клади. Я же тебя знаю. От слез только болотный туман густеет. Не плачь. Все, даст бог, образуется.

И Михалка сказал Якову:

– Не плачь.

Яков утер слезы рукавом свитки, начал глядеть на лес, на дорогу, на небо, что все больше яснело, наливалось весенней голубизной, и потихоньку успокаивалось растревоженное сердце. Он вспомнил о Мирошке с Настасьей. Где они теперь? Может, и их кто-нибудь гонит сейчас в чужую сторону? А может, пересидели беду в лесу, спрятались и теперь греются у костерка, сухой хворост в огонь подбрасывают?

Яков с Чухомой и еще десяток невольников попали в конце концов на подворье боярина Ивана, огороженное высоким дубовым забором, грязное, в глубоких ямах, в коровьих лепешках.

Боярин Иван вел хозяйство с размахом. Топил и клеймил комья воска, жег лес на золу для варки мыла, выделки кож и окраски сукна, гнал деготь. Все это богатство на стругах и лайбах вез по Двине на Готский берег и дальше. Но пришли тевтоны, захватили устье Двины, и стало трудно, а потом и совсем невозможно его корабельщикам прорываться в Варяжское море. Вот почему на вече боярин Иван поддержал князя Вячку и даже вызвался из своей руды и своими руками (то есть руками своих челядников) выковать князю Всеславов меч. «Беда заставила нас пересесть из челна на боевого коня», – говорил он родовитым боярам, которые далеко не все хотели идти войной на тевтонов.

Боярин Иван сам встретил своих новых работников, захотел взглянуть на каждого из них. Он знал всех коров в своем большом стаде, тем более должен был знать челядь. Новые челядины стояли, сбившись в кучку, посреди широкого двора. Они были исхудавшие, обессилевшие, и это сразу отметил своим хозяйским оком боярин. «Нелегко мне будет их откормить, – подумал он. – Кожа да кости… Да с божьей помощью за седмицу поставлю бедняг на ноги, дам хлеба и репы вдоволь, а тем, кто пойдет на особо трудную работу, и мяса дам».

С этой минуты боярин стал для челядников отцом родным: кормил и поил их, одевал-обувал, приют давал, старанию и упорству в труде учил, за лень наказывал. Как за каменной стеной были слуги за своим боярином. Мог челядин ударить вольного человека и укрыться в боярских хоромах. Боярин же, если хотел, не выдавал своего работника, а платил тому, кого ударили, за обиду, за понесенный стыд.

Боярин был пчелиной маткой, а челядин – маленькой пчелой. Боярин был могучим кряжистым дубом, а челядин – былинкой.

Боярин был отцом заботливым – чуть что не так сделал челядин, сразу ухо отрезали ему под самый корень.

Так и начали жить Яков с Чухомой на боярском подворье. Весна уже вовсю хозяйничала: снег сошел, ручьи отголосили. Уже и калужница желтая, стыдливая, по лугам-болотам побежала.

Боярин Иван помнил свое обещание, данное полоцкому вечу, – за седмицу выковать меч для князя Вячки. Лучше б ему было не давать такого обещания! Сделали его кузнецы меч, а когда боярин решил испытать и ударил им по варяжскому мечу, только рукоять с крестовиной в боярской руке осталась. Клинок же со свистом отлетел, мальчонку, гнавшего гусей на луг, поранил.

Тогда Иван, втайне от мужей-вечников, из Полоцка тевтона Фердинанда пригласил. Фердинанд тот уже второй солнцеворот жил на торжище, скупал полоцкую пеньку для рижских корабельщиков. Ходили о нем слухи, что он искусный мастер по железу – что хочешь сделает.

Фердинанд приехал на повозке с полотняным верхом, был одет в плетенную из стальной проволоки кольчугу – видно, побаивался нападения в дороге. В боярском тереме он с большой радостью и облегчением стянул с себя тесную кольчугу, оставшись в мягкой атласной рубахе. Крупные капли пота выступили у него на лбу и на висках.

Боярин Иван сразу же усадил гостя за стол с богатым угощением. После третьего кубка меда Фердинанд повеселел, заулыбался, шепнул боярину в заросшее седым волосом ухо, что он, Фердинанд, очень хороший человек, что дома, за Варяжским морем, к нему относились с почтением и что он (ха-ха!) совсем не прочь ущипнуть мягонькое женское бедро.

Боярин Иван слушал его внимательно, согласно кивая головой, не забывал подливать меду. Оба были веселые, довольные, раскрасневшиеся.

Наконец боярин заговорил про меч. Фердинанд сказал, что у них, в Саксонии, каждому мечу, как новорожденному сыну, дают имя. Есть меч «Лев», меч «Рудольф», меч «Карл»…

– Мне нужен меч «Всеслав», – перебил Фердинанда боярин Иван.

– Всеслав? – наморщил Фердинанд загорелый низкий лоб. – А кто это такой? Чем прославился этот человек, чтобы его именем назвали рыцарский меч?

– Всеслав был великим князем полоцким и киевским, – терпеливо начал объяснять боярин. – Хоробрым князем. Он родился в сорочке…

– В сорочке? – удивился Фердинанд. – Ага-ага, понимаю. Бывают дети, которых бог отправляет на белый свет из материнского лона одетыми. – Он засмеялся своей догадливости.

– И вот эту «сорочку» Всеслав всю жизнь носил с собой. Она оберегала его от врагов. Он сделал Полоцк могучим.

– Да-да, Полоцк – могущественный город, – согласился саксонец. – Иначе я не жил бы в нем. – Он громко рассмеялся. За ним мелким заливистым горошком рассыпался боярин Иван.

– Ты должен выковать меч. Самый лучший в Полоцке, – трезвея, сказал боярин. – Я хорошо заплачу тебе.

Тут и Фердинанд начал трезветь. Делать-то мечи он делал, но давно. Рука и глаз с тех пор могли отвыкнуть. Ему нужны помощники, много помощников. Нужен хороший металл. Нужны мед, пиво, мясо, мягкий хлеб…

– Будет, будет… Все будет, – хотел прервать его боярин.

Но Фердинанд словно не слышал и не видел боярина. Ему, Фердинанду, кроме всего этого нужна молодка, чтобы подавала на стол, когда он проголодается, мед, пиво, мягкий хлеб…

При этих словах боярин поморщился, буркнул, будто про себя:

– Жаба заморская.

– Какая баба? – насторожился, недослышав, Фердинанд.

– Будет, говорю, тебе баба, – мрачно пообещал боярин.

– А теперь, боярин, – сказал Фердинанд, напоследок еще раз отпив из кубка, – отпусти меня на три дня в Полоцк. Инструмент свой кузнечный привезу, книгу ученую о горячих и холодных металлах. Жди меня через три дня.

В это же время Чухоме и Якову как будущим подручным Фердинанда был дан строгий приказ искать болотную руду, варить и ковать из нее железо. Возле Полоцка такой руды не было, и они вынуждены были пойти на плоту вверх по Двине, потом с Двины спуститься до истоков реки Уллы. Их сторожили, следили за каждым шагом и движением боярские тиуны, так что сбежать в пути не было никакой возможности.

Суровая величественная природа открывала им свое неповторимое лицо. Бесчисленные озера были рассыпаны в этой глухой лесной стороне. Они сверкали под солнцем, как осколки голубого стекла. Налетал ветер, шумел в молодой зеленой осоке, накатывал на низкие песчаные берега сине-черные волны. Валуны грели на полянах свои замшелые бока. Там-сям поднимались могучие ели, как островерхие воинские шатры. Синицы оживленно бегали и звонко тинькали в густом мраке колючих еловых лапок. Холодные пенистые ручьи прорезали равнину торфяников и лугов. Желтел мох, а под ним мертвым сном спала гнилая болотная вода.