Меч князя Вячки - Леонид Дайнеко

Князь Владимир плохо спал всю ночь. Слезы душили его, холодный страх обволакивал сердце. Снилось ему, что святая София на огромной красной льдине – не от крови ли? – отплывает от него по Двине. Бежал князь берегом реки за Софией, руки к небу протягивал, спотыкался, а София растворялась в тумане, отдалялась, и князь не выдержал, упал, а когда поднял от земли голову, взгляд его натолкнулся на рижского епископа Альберта. Альберт стоял по колено в воде, руки распростер, смеется, ждет, пока София к нему подплывет.

А утром на большом дворе ударил вечевой колокол. Выходили из своих палат бояре, спешили с торжища купцы, ремесленники гасили огонь в горнах, откладывали в сторону молотки, клещи, стамески. Все шли на площадь перед Софийским собором. Уличные мальчишки тоже мчались туда, но стража из городского ополчения отгоняла их от Софии длинными ореховыми палками. Детские уши, как и женские, как и уши холопов, не должны слышать, о чем говорят и спорят мужи-вечники. Детям, женщинам и холопам не дана мудрость, их слабые души блуждают в потемках.

Князь Владимир с биричом Алексеем, с небольшой стражей на двух челнах переплыли через Двину из Бельчиц в Полоцк. Вои длинными шестами отталкивали серебристо-серые льдины. София глядела на князя со своей недосягаемой высоты.

Князь шел к помосту в центре площади, и народ расступался перед ним. Кое-кто кричал здравицу, иные ж, их было немало, смеялись над князем и биричом, чуть пальцами на них не показывали. Площадь гудела. Вороны каркали, кружились над ней, словно у них, ворон, тоже собиралось свое птичье вече.

Князь взошел на невысокий деревянный помост, застеленный дорогими опонами, поклонился сначала Софии, потом, на четыре стороны, вечу. На помосте уже стояли епископ Дионисий, посадник Ратша, тысяцкий Жирослав, наиболее влиятельные и богатые бояре.

Справа от помоста, в нескольких шагах от себя, Владимир увидел плотную стену бояр – густые бороды, высокие собольи шапки, длинные, расшитые золотом и серебром шубы. Слева стояли ремесленники, рукодельные люди. Одежда у них была беднее, но гонору не меньше, чем у бояр.

– Мужи-полочане, – громко сказал посадник Ратша, – по призыву колокола мы собрались сегодня перед святой Софией. Пусть мудрыми будут наши слова, твердыми – наши души. По закону предков мы будем делать все, что потребуют от нас бог и стольный город Полоцк.

Владимир смотрел на посадника и думал, что он, как и Жирослав, и епископ Дионисий, мягкой травицей стелется перед боярами. А недавно же боялся в глаза взглянуть ему, князю.

Между тем посадник продолжал, повышая голос, чтобы все услышали:

– Тевтонские купцы, купцы с Готского берега, Любека и Бремена просят мужей-полочан позволить им построить на нашей земле, в городе Полоцке свою латинскую церковь. Хотят они своему богу молиться в этой церкви. Казна у них есть, зодчие и каменотесы – тоже. Что скажете, мужи-полочане?

Посадник умолк. Владимир напряженно замер, почувствовал, как сильнее начало биться сердце. Епископ Дионисий, конечно же, успел рассказать всем, кому счел нужным, что он, князь Владимир, не против латинской церкви в городе. Сейчас выяснится, что думает на этот счет вече. Посмотрим, сколько врагов у него, князя.

– Прочь тевтонов! Прочь! – закричало сразу несколько сотен голосов.

– Пусть строят! – дружно крикнуло левое крыло веча – ремесленные люди и купцы.

Поднялся крик, шум. Вечники махали руками, палками, бросали вверх шапки.

– Прочь тевтонов! – гремело на площади.

– Пусть строят! – с неменьшей силой громыхало в ответ.

Казалось, два водоворота, два бурных весенних течения столкнулись на вечевой площади, и каждое хотело победить, одолеть противника. Бояре справа молчали, да князь знал, что теперь не они кричат, а кричат их гривни, их серебро, которое они щедро, не скупясь, раздают тем, кто дерет за них глотку на вече.

– Прочь тевтонов и их заступника Владимира! Хотим для Полоцка тридцать старейшин! – вдруг прокатилось по площади.

Сначала эти слова крикнули несколько человек, однако подобно тому, как ветер, залетевший с поля в лес, раскачивает все больше и больше деревьев, так и этот крик постепенно завладел всей площадью.

– Хотим тридцать старейшин! Долой князя! – бушевало вече.

Владимир побледнел, глянул на бирича, молодого рослого парня. Тот заметно растерялся – то расстегивал, то снова застегивал свое красное корзно. Тогда князь поднял вверх десницу в боевой перчатке. Князь просил, требовал слова. Вече смотрело на эту руку и постепенно успокаивалось.

– Мужи-полочане, – сказал Владимир, – когда в последний раз горел Полоцк?

Этим, казалось бы, простым вопросом он ошеломил вечников. Вече еще не понимало, куда гнет князь. Самые отъявленные крикуны на миг притихли.

– Когда враг жег и грабил ваши усадьбы? Когда плакала София?

Князь кинул взгляд на собор, перекрестился. И все вече глянуло на Софию. Золотые облака плыли над семью ее главами.

– Не было пепла и крови? – допытывался князь. – Не тащили ваших жен, дочерей на позор? А почему? Почему, скажите! Потому что я и моя дружина стоим на страже Полоцка и Полоцкой земли. Знаете, сколько на моем теле ран? Я бился с ятвягами и уграми, тевтонами и свеями. Я топил коня в жемайтских болотах. Клянусь могуществом нашей матери-церкви, что никто не переломит копье о святую Софию!

– Слава князю! Слава Владимиру! – дружно зашумела площадь.

– Долой бояр-многоимцев! – закричали слева, где стояли рукодельные люди и купцы.

Вече заволновалось, забурлило. Замелькали палки, пошли в ход кулаки. Уже драли друг другу бороды, уже боярская челядь спешила вступить в драку за своих хозяев.

Владимир чувствовал, что победа близка, что еще минута-другая и он снова будет на белом коне. София со своей высоты уже улыбалась ему, и он, в глубине души, вырастал под облака, становился вровень с нею. За такой миг можно отдать полжизни.

Вдруг площадь затихла, и эта тишина была столь неожиданной, что князь вздрогнул. Разрезая толпу, к помосту в центре площади шло несколько человек – три или четыре. Вече расступалось перед ними.

Они подошли к помосту, и все увидели разорванную одежду, окровавленные лица. Главный из них, седобородый старик, поднялся на помост, поклонился в пояс собравшимся.

– Я Доброслав из Кривичского ста, – сказал старик, покачнувшись. – Мы плыли на Готский берег. У Земгальской гавани на нас напали тевтоны. Убили корабельщиков и кормчего, забрали товар. Смотри, Полоцк, на раны сыновей своих! Смотри, София!

Старый купец крестился на Софийский собор и плакал. Сыновья его, израненные, окровавленные, стояли возле помоста, глядя на отца.

Владимир понял, что неожиданное появление купца может испортить ему все дело. Снова белый конь убегал от князя, насмешливо ржал издалека.

Но это был еще не самый болезненный удар. Главное испытание ждало князя впереди. Только стало успокаиваться вече, выслушав ограбленных купцов, как на площади появился князь Вячка с десятком своих воев. Светло-русые его волосы развевал ветер. Темные брови были строго сведены на переносице.

«Что тут надо этому сосунку? – в бешенстве подумал Владимир. – Давно надо было замуровать его в монастыре, как брата. Боже, клянусь тебе, как только развеются черные тучи, как только снова укреплюсь на полоцком престоле, сразу же выгоню его из Кукейноса, выброшу в Новгород, в Псков, к эстам, куда смогу, только бы не было его рядом».

Вячка подошел к помосту, но подниматься на него не стал. Поклонился князю Владимиру, посаднику, тысяцкому и епископу, потом поклонился всем вечникам. Высокая его фигура была видна всем.

– Мужи-полочане, – волнуясь, начал речь кукейносский князь, – как вы можете спокойно глядеть на обиды ваших людей? Почему не ослепнете от стыда? Где ваш гнев? Где сила ваша? Кто вы – мокрые воробьи или вольные соколы?

Вячка повернулся лицом к собору, встал на колени, заговорил громче, и голос его услышала вся площадь, хотя не все уже видели его.

– Святая София! Где меч Всеслава? Дай мне его, и я пойду на тевтонов, освобожу Двину, наш извечный Рубон, проложу дорогу к морю.

«Скоморох, – думал про Вячку князь Владимир. – Одичал там в своем Кукейносе. Стал язычником, молится рогатой сосне, а тут вон как запел. Скоморох!»

Князь сплюнул, правда, осторожно, чтобы, не дай бог, вече не заметило.

А Вячка, не поднимаясь с колен, вдруг простер к нему руки, заговорил, обращаясь только к нему, Владимиру:

– Великий князь! Отчего не седлаешь коня? Веди дружину на Ригу, ударь копьем в огненную пасть дракона. Ты мудрый и храбрый, ты уже водил нас на Альберта. Пойдем еще, князь!

Все вече замерло, глядя на Владимира, сотни глаз, как невидимые стрелы, пронзали его насквозь. Глядели бояре и купцы, ремесленники и вои. И все ждали.

«Что делать?» – мучительно раздумывал Владимир. Впервые в душе его шевельнулась жалость, непонятная ему самому. Кого он жалел? Себя? Свою недосягаемую мечту? Княгиню Ульяну? Жалость такая приходила к нему и раньше, но только дома, в своей семье, рядом с княгиней. На площади же, перед народом, сердце у него всегда было словно из железа. А сегодня впервые железо дало тоненькую трещину.