Дело сибирского душегуба - Валерий Георгиевич Шарапов

Он опустился на табуретку и стал ерошить слипшиеся волосы. Глазунья еще не подошла. Я поставила чайник на плиту — довести до нужной кондиции. Туманов растерянно озирался.

— Где твой муж? — он уставился на люстру, в которой перегорела лампочка. Видимо, память приоткрыла форточку.

— Уже говорила — не замужем.

— Но ты сомневалась…

— Хорошо, я и сейчас сомневаюсь, — допустила я. — Но этого человека в квартире нет, и петушиные бои сегодня не заказывали.

— Слушай, да что вчера было-то? — осторожно спросил Туманов. — Почему я у тебя в квартире и ни хрена не помню?

— Выпил мало, — объяснила я с металлическими нотками в голосе. — Выпил бы больше — все бы помнил. Моя версия такова. Ты убедился, что твоя сестра мертва — причем уже давно, и решил залить горе. Сразу уточню — я искренне тебе соболезную. Но вел ты себя по-свински. Начал пить еще в номере, потом душе захотелось простора, переместился в ресторан. Там набрался до свиней, почти не закусывая. Бил посуду, официанта… в общем, я пришла вовремя. Испорченный вечер для остальных посетителей заведения — это мелочи. Я тащила тебя через весь город — представь, какой это рабский труд. С тебя шестнадцать рублей, я не собираюсь оплачивать твои кутежи.

— Отдам, обещаю… — Туманов съежился.

Я положила ему на тарелку глазунью и себе немного, налила чай. Кофе в доме закончился, как и все остальное. Ткнула в плечо, выводя Туманова из оцепенения: ешь. Он послушно взялся за вилку, стал жевать, не понимая, что делает. И для кого я старалась?

— Послушай, кто-нибудь еще видел меня… таким? — он сглотнул, на бледных щеках заиграл румянец. Я не отказала себе в удовольствии.

— О том, как ты опозорил высокое звание следователя, знаю только я и московские товарищи.

Он онемел, его глаза опять стали наполняться ужасом.

— Имеется в виду персонал ресторана «Москва», — пояснила я, — где ты, собственно, и блистал, представившись следователем Генеральной прокуратуры.

— Хорошо, мне стыдно, ты довольна? — он скрипнул зубами и отставил пустую тарелку.

А как же «Спасибо, дорогая, за еду, заботу, бескорыстную помощь в трудную минуту?» — «Да что ты, дорогой, вовсе не за что, мне это ничего не стоило…»

— Извини, — буркнул Туманов, отводя глаза.

— Да без проблем, товарищ майор, — живо откликнулась я. — В жизни каждого мужчины случаются моменты, за которые мучительно больно по утрам. Главное, чтобы они не повторялись. Все, Михаил Сергеевич, забыли, ничего не было. Дуй в гостиницу, прими душ, переоденься, выпей кофе. Прекрасного самочувствия не обещаю, но сам виноват. Все, уходи. И не благодари, чего уж там.

Дважды повторять не пришлось. Дверь он не закрыл, лифт проигнорировал, стал спускаться по лестнице. Я высунулась в подъезд. Из квартиры напротив выглядывала соседка, одолжившая яйца, она провожала взглядом моего гостя. В принципе, мужчина видный, вот только… Уставилась на меня — за разъяснениями.

— Так надо, — сказала я и захлопнула дверь.

Продолжалась кровавая жатва — маньяк опять вышел на охоту. Сообщение в дежурную часть пришло только утром. Женя Радченко, ученица четвертого класса средней школы № 2 не вернулась вечером домой. Проживала она на улице Некрасова, где преобладала двух-, трехэтажная старая застройка, отправилась вечером к подруге — на улицу Лермонтова, что практически рядом, и та же застройка. Негодовал подполковник Хатынский: «Что происходит?! Почему об этом узнаем только сейчас?!» Вскрывались злосчастные подробности. «Расстреливать надо таких родителей! — сошлись во мнении сотрудники УВД. — Вывозить за город и убивать в овраге без суда и следствия!» Семья оказалась неблагополучной, точнее, только мать — отец лет десять назад отрастил крылья и улетел осваивать дальневосточные просторы. Галина Радченко пила, выполняя лишь минимальные обязанности по воспитанию дочери. Женечка росла умницей, училась на четверки, готовила еду, бегала в аптеку за таблетками от похмелья для мамы. Галина смутно помнила ее слова: схожу к Наташке. Наташка проживала на Лермонтова, в двух кварталах. Оделась и ушла, не выносила пьяную мамашу с ее закидонами. Пошутила еще перед уходом: «Щи в котле, каравай на столе…» Последние мозги Галина Радченко еще не пропила. Очнулась утром — дочери нет. Да и не было, портфель и школьная форма на месте. Вспомнила о материнском долге, выбежала во двор, стала метаться, приставать к соседям. Кто-то вспомнил, как в восемь вечера Женечка вышла из дома. Галина вспомнила: к Наташке собиралась! Побежала на улицу Лермонтова, долбилась в квартиру подружки. Маму Натальи она немного знала, работали когда-то на одной фабрике. Светлана огорошила: да не было у нас вчера твоей дочери! Не веришь, обыщи. Хотела прийти, девчонки договорились — но не пришла. Наташенька расстроилась. Решили, что Галина дочь не отпустила. На этом месте до Галины и дошло, что все скверно. Побежала в милицию. В другой бы день пьянчужку и на порог не пустили, но в связи с возникшей в городе ситуацией…

Отреагировали моментально. Но какой толк? Столько времени упустили! Прочесали весь маршрут от дома на улице Некрасова до дома на улице Лермонтова. В восемь вечера уже темнело, но люди во дворах были. Двое свидетелей видели девочку в светлой курточке — шла, помахивая книжкой с раскрасками. И во дворе того дома, куда она шла, Женечку видели, и даже две старушки от подъезда напротив наблюдали, как она вошла в дом. Зрение у старушек на зависть, погода еще не портилась. Даже обсудили эту тему: вот бы ремня всыпать, чтобы дверьми так не хлопали!

На вызов бросили весь оперативный отдел. Примчался Туманов на белых «Жигулях». И когда успел отремонтировать зеркало? Себя вот только не починил, был бледным, дерганым, смотрел на всех как волк. Я тоже приехала — Хатынский попросил. Думаю, в этом деле Виктору Анатольевичу требовался свой человек, а легкомысленным операм он не доверял. Все собрались на улице Лермонтова. Словно что-то чувствовали. С девочкой все могло быть в порядке — заблудилась, потерялась, сбежала из дома, поругавшись с пьяной матерью, уснула в каком-нибудь заброшенном доме…

Но ситуация возникала нестандартная. Получалось, Женечка вошла в дом… и пропала? Городским оперативникам помогали местные уполномоченные, бегал участковый. Это был двухэтажный старый дом с единственным подъездом. Четыре квартиры. Выход на чердак был заколочен, черный ход отсутствовал. Справа от лестницы на первом этаже имелась ниша, а в ней две двери, запертые на висячие замки. За первой дверью — подсобка, за второй — спуск в подвал. «Да все тут заперто, — проворчал участковый и подергал первую дверь. — Сто лет не открывали». Каждую квартиру в доме