Близнецы из Пиолана - Сандрин Детомб

ружье единственной свободной рукой, что еще сильнее пугало Жана, которому приходилось видеть смертельные случаи, произошедшие и из-за меньшей небрежности. Скорбящий отец явился сюда с засевшей в голове идеей заставить Виктора заговорить, но, столкнувшись с его ничем непоколебимым молчанием, не знал, что делать, и начинал терять самообладание.

– Посмотрите на нее! – закричал он, уже со слезами в голосе. – Посмотрите на мою девочку! Как вы могли причинить ей вред?!

Время от времени Жан украдкой поглядывал в окно, надеясь на прибытие подкрепления. Он успел незаметно отправить Фабрегасу короткое сообщение: «У Лессажа. Мурье. Вооружен. Угрожает». Оставалось дождаться подходящего момента – когда жандармы подъедут, но еще не ворвутся в дом, – чтобы попытаться благополучно завершить дело. Однако прошло примерно четверть часа, а ревущих сирен по-прежнему не было слышно. Может быть, Фабрегас не сразу получил сообщение?.. Ни с кем из подчиненных капитана Жан связаться не мог – их номеров у него не было. Тогда он решил незаметно набрать городской номер жандармского участка, который помнил наизусть, а когда ему ответят – не вступать в разговор и даже не подносить телефон к уху, надеясь только на то, что ответивший окажется достаточно внимательным, чтобы прислушаться к разговору, звучащему как фоновый шум, и достаточно сообразительным, чтобы правильно оценить ситуацию и оперативно принять меры.

– Месье Мурье, успокойтесь, – произнес он уже более громко, надеясь, что его услышат на другом конце линии. – Повторяю еще раз, Виктор Лессаж не имеет отношения к исчезновению Зелии! Положите ружье, и давайте мы все втроем сядем и поговорим спокойно! Я уверен, что месье Лессаж готов поговорить с вами, если вы перестанете ему угрожать!

Оставалось лишь уповать на то, что эти слова достигли нужных ушей, – Жан чувствовал, что любой мелочи будет достаточно, чтобы ситуация из критической переросла в трагическую. Он вздрогнул, чувствуя, как напрягся каждый нерв, когда Виктор неожиданно произнес чуть хриплым голосом:

– Я понимаю, что сейчас еще рано, но, может быть, по стаканчику «Комта»[23]?

Да, Виктор сумел удивить! Мало того, что он заговорил впервые с того момента, как разыгралась столь неожиданная сцена, но вдобавок в его тоне не прозвучало ни малейшего оттенка тревоги. Вместо этого Жану почудилась даже насмешка.

– Мой отец говорил, что в былые времена этот напиток излечивал от холеры, – продолжал Виктор. – Сейчас, правда, не тот случай, но вреда нам уж точно не будет.

Против всякого ожидания, отец Зелии опустил ружье. Была ли тому причиной абсурдность ситуации или нервное истощение дало о себе знать, но теперь дуло ружья было направлено Виктору под ноги. Воспользовавшись ситуацией, Жан осторожно забрал оружие у Мурье и положил руку ему на плечо.

– Давайте присядем, – негромко предложил он. – Виктор прав – нам всем не помешает взбодриться.

Такими их и обнаружили прибывшие в девять тридцать утра жандармы во главе с Фабрегасом – благодушными, расслабленными, слегка в подпитии, мирно беседующими в гостиной Виктора Лессажа.

Капитан был взбешен и ничуть этого не скрывал. Ему пришлось прервать допрос директора школы, чтобы приехать на вызов. Не желая отпускать Дарраса, пока не вытряхнет из него всю информацию, он отдал приказ оставить директора под стражей, но понимал, что это практически незаконно. Оснований для задержания было немного, к тому же чисто формальных, так что любой адвокат сумеет добиться освобождения арестованного даже раньше, чем капитан вернется в участок для продолжения допроса. Однако, узнав о конфликте двух отцов семейств, который почти чудом был разрешен мирно и не добавил ему лишних проблем, капитан облегченно вздохнул и быстро успокоился. Отведя Жана в сторону, он поблагодарил его за умелые действия в непредвиденной ситуации.

Виктор отказался подавать официальную жалобу на Жака Мурье. Фабрегас, со своей стороны, по долгу службы не мог закрыть глаза на случившееся. Наконец пришли к следующему соглашению: капитан возвращается в участок, предоставив Лессажу и его гостям и дальше соображать на троих, но когда Жак Мурье прикончит свою порцию, он добровольно явится в участок с повинной. Гарантом соглашения выступил Жан.

«Дурацкой истории – дурацкий финал», – говорил себе Фабрегас, садясь в служебный автомобиль.

Виктор Лессаж, который терпеть не мог, когда ему указывали, что делать, снова наполнил стаканы, и прерванный разговор возобновился, словно ничего не произошло.

– Кажется, только на четвертый день я понял, что произошло. Конечно, я беспокоился о них, но был уверен, что они вернутся. Я думал, что они сбежали, но без денег и еды, конечно, далеко не убегут и скоро вернутся. Я видел, само собой, как все вокруг буквально с ума сходят, но у меня было такое чувство, что это не имеет ко мне отношения. Люс плакала не переставая, а я только и мог ей сказать, что, мол, все образуется…

Жак Мурье слушал и непрерывно кивал, словно подтверждая справедливость каждого слова. По его щекам текли слезы, которых он не пытался скрыть. При каждом глотке ликера на шее у него подергивался кадык, что придавало ему жалкий вид. Но в то же время отец Зелии казался гораздо более умиротворенным, чем в тот момент, когда ворвался сюда с ружьем.

– Я не знаком с твоей дочерью, Жако, – сказал ему Виктор, слегка улыбаясь, – но если характером она пошла в тебя, она уж точно выйдет из этой истории живой и невредимой!

– Твои бы слова да Богу в уши! – отвечал Мурье слегка заплетающимся языком.

Жан смотрел на убитых горем отцов, не говоря ни слова. Отныне этих двух людей объединяла невидимая, но прочная связь, и он, конечно, предпочел бы сейчас оставить их наедине, чем сопровождать одного из них в жандармский участок.

29

Прошло всего три часа с того момента, как директор «Ла Рока» оказался в участке, но теперь он выглядел так, словно провел целую ночь в камере предварительного заключения: мятая рубашка, всклокоченные волосы… Он стал похож на собственную тень. Фабрегас решил этим воспользоваться – тем более что недавние разъезды туда-сюда без всякой, как выяснилось, необходимости все еще вызывали у капитана досаду.

Итак, месье Даррас весьма бурно отреагировал на портрет Рафаэля Дюпена, но объясниться не успел – именно в этот момент явился Викар с сообщением об инциденте в доме Виктора Лессажа. Фабрегасу ничего не оставалось, как выполнять служебный долг, но перед отъездом он пустил в ход свою излюбленную методику: помариновать свидетеля в участке некоторое время без всяких объяснений. Глядя на сидевшего перед ним человека, капитан убедился, что прием в очередной раз сработал. Директор явно готов был выложить все, что знал. Достаточно лишь