Аукцион - Яна Николаевна Москаленко

Городе, эпицентре технологического и культурного развития, история повторялась вновь. Участники Аукциона улыбались, поздравляли друг друга с приобретением и совсем не задумывались о том, что там, на верхних этажах Аукционного Дома, умирали ребята с Окраин. Лиса слышала, что в Окраинах всех доноров называли героями. Жалкая попытка оправдать традицию выращивать из собственных детей идеальных доноров. А реципиенты радовались возможности поставить свою судьбу на перезагрузку. Смерть во имя вечной жизни. Такая ирония.

Лилит бредила этой идеей давно, бредила не столько музыкой, сколько славой, творческим бессмертием, поэтому она с легкостью поверила в теории Якова, взращенные на тщеславии, которое учитель и ученица делили на двоих. Лиса знала, что Лилит больше всего на свете хотела душу, которая помогла бы осуществить ее мечту.

В тот день Лилит давала свой первый концерт – первый с новой душой, его поставили на тот же вечер, через несколько часов после пересадки. Она сидела за роялем, безукоризненная в своем двадцатилетии. Ее лицо будто отполировали, и казалось, что кожа слегка подсвечивается изнутри. Лилит была вся в белом, и ее распущенные волосы почти сливались со струящейся тканью платья. Яков, пригнувшись, носился по сцене, и его кудряшки задорно подпрыгивали, а козлиная бородка дергалась, потому что Яков постоянно жевал губы. Лилит закатила глаза и нажала на клавишу – рояль загудел возмущенным до.

– Секунду-секунду, скрипочка! – запричитал Яков. – Не будь такой эспрессиво, Лилит, звездный час никуда не денется.

– Меня сейчас вывернет! – запротестовала Лилит. – Сколько можно тянуть?

Яков ей не ответил, занятый перемахиваниями со светооператором. Яков по-дирижерски выполнял замах (с силой и широко), как если бы пытался прибавить оператору громкости. Лилит возмущенно крутилась на стуле: она сопела, когда злилась, и в такие моменты выглядела на тринадцать. Лиса сидела в первом ряду с родителями. Папин пиджак терся о Лисин голый локоть, и она чувствовала едкий шлейф «Раковки» и алкоголя. Он опять был в Кварталах. Лиса поморщилась и постаралась отодвинуться, насколько позволяло затянутое бархатом кресло, чтобы самой не пропитаться квартальным запахом. Мама сидела с другой стороны – как обычно, прямая, как обычно, в трехдневном молчаливом бойкоте после возвращения папы. В небольшом концертном зале кроме семьи – друзья и «важные гости». Первое выступление старшей дочери после пересадки души с легкостью продали как частное мероприятие. В центре Города обожали все эксклюзивное и закрытое. Так родители и их окружение отгораживались от спальных районов, рабочих областей. Им нравилось быть исключительными среди исключительных.

– Джокозо, дамы и господа. – Яков наконец распрямился, и Лилит тут же вернулась на исходную. – Я с радостью, кон фуоко, представляю свою воспитанницу Лилит Тобольскую. Лилит, скрипочка… – Он повернулся к ней, по срывающемуся голосу было слышно, что Яков вот-вот разрыдается. – Я счастлив, что ты получила первую душу, и я верю, что эта душа станет первым шагом к новым музыкальным вершинам и все они тебе покорятся. Начнем же! Аллегретто, друзья!

Зал загремел аплодисментами.

– Удачи, милая! – выкрикнула мама, и это были первые ее слова за прошедший день.

Лилит разгладила платье, откинула назад волосы и приготовилась. Ей были доступны лишь эти минуты спокойствия. Лилит не видела ничего, кроме нотных листов и клавиш, не слышала ничего, кроме идеально выверенной мелодии.

Chopin. Etude Op. 10, No. 4 (Cis moll)

Непрерывные гаммы шестнадцатых нот в темпе престо.

Мимо.

Лиса вздрогнула. Яков замотал головой, будто кто-то его напугал. Она сбилась. Лилит не сбивалась, только не на четвертом этюде в до-диез миноре. Лилит чуть сгорбилась, замерев на мгновение, и продолжила играть.

Шестнадцатые вновь продолжают набирать обороты, чередование узких и широких положений рук и харáктерный, выверенный темп – стремящееся к катарсису престо.

Мимо.

Мощные звуковые эффекты переплетающихся арпеджио с доминантсептаккордами в левой руке сопровождаются нескончаемыми шестнадцатыми.

Мимо. Мимо. Мимо.

В зале зашептались. Пальцы Лилит корчились над клавишами, затем свалились на колени и вцепились в платье. Она согнулась еще больше, и ее вырвало.

Кровь заляпала белый рояль, белое платье, белые колени Лилит. Кто-то закричал. Лилит вырвало еще, и она медленно завалилась на бок.

– Прэсто! Помогите! Прэсто! – Папа успел подбежать и подхватить Лилит, а Яков все скакал по сцене, подпрыгивал и верещал.

Мама крепко обхватила Лису, не давая ей сорваться с места. Крик стал невыносимым. До Лисы дошло не сразу: кричала она сама.

Срочная бригада из Аукционного Дома прибыла быстро, и Лиса залезла в машину вслед за спасателями. Она забралась прямо на носилки, отмахиваясь от рук, что пытались ее удержать, и уложила голову Лилит себе на колени, пока они мчались до медицинского корпуса. Город с издевкой бросался гудением встречных машин и духотой, даже из кондиционера дул горячий воздух. Колени у Лисы были мокрыми и липкими от пота и крови сестры.

– Спо-о-о-ой мне-е-е. Эту-у-у-у песню-у-у. Чтобы я душу прода-а-а-ала-а-а-а.

Голос у Лисы дрожал, поэтому она просто подвывала, разглаживая мокрые липкие пряди на голове Лилит. Сестра ненадолго затихала, куксилась и облизывала окровавленные губы, слабо хваталась за Лису. Лиса на нее не смотрела. Она уставилась прямо перед собой, горячие слезы вычерчивали полоски на щеках и подбородке, затекали в рот.

Лилит умерла быстро. Всего за несколько часов новая душа разъела ее внутренние органы. Но Лисе казалось, что это не закончится. Крики, судороги, метания, вот это все.

– Убейте! Убейте! Сука, убейте же меня! – Лилит верещала как резаная до самой последней секунды.

Ее привязали к койке кожаными ремнями, чтобы она не покалечилась. Лиса все равно держала сестру за руку, и она выламывала ей пальцы. Для стремительного поглощения не изобрели обезболивающее.

– Вытащи! Вытащи ее из меня! – Лилит выпучивала заплывающие глаза. Черный зрачок разливался, заполняя глазное яблоко полностью. Верный признак неприжившейся души.

Родители стояли с другой стороны кровати, и Лиса по их лицам видела: они не могли поверить, что души, на которые они чуть ли не молились, прикончили их дочь.

– Вытащи! Твою мать, вытащи!

Новая судорога надломила ее тело, и Лилит булькнула кровью последний раз. Захрипела и затихла.

Погасла, как перегоревшая лампочка. Лиса принялась молча оттирать кровь с ее лица, волос.

– Я люблю тебя.

Они никогда не говорили этого друг другу. Они прижимались плечами, обменивались записками на занятиях с Яковом, переговаривались на выдуманном, понятном только им языке. Они обходили стороной эти прямые, грубые слова, страшились их несуразности. Лиса поморщилась. Теперь можно. В последний раз все можно.

Лиса не знала, сколько просидела, умывая Лилит, оттереть волосы так и не получилось. Когда она вышла в коридор