Поздняя осень в Венеции - Райнер Мария Рильке

прельстило

ослепленный совет.

Взойдя звездой путеводной,

копейщиков сам он вел,

и реял в пыли походной

волос его ореол,

которому тесно в шлеме,

но, повелевая всеми,

на волосы был он зол:

одежд они тяжелее.

Полагалась пощада,

согласно царской воле,

красавцу в его крамоле,

но где для него преграда?

Он во власти разлада —

без шлема мясник для стада:

рать под угрозой вся.

В урочище скрылся диком,

где его выдали криком:

проливший столько крови,

он поднял надменно брови,

на теревинфе вися.

Был Иоав суров.

Висевшего под небесами,

запутавшегося волосами

увидел как зверолов,

и мчавшиеся лесами

с ним покончили сами,

стройного заколов.

Эсфирь

Семь дней старались расчесать служанки

ей волосы, чтоб вычесать останки

напастей, от которых тяжело;

несли на воздух это в спешке рьяной,

вкушали сами прах с приправой пряной,

шли дни за днями, а потом пришло

ей время в нарушение запрета,

как мертвая с того приходит света,

туда пойти, преодолев боязнь

и опершись на дам своих придворных,

к нему, карающему непокорных.

Но так сиял он, что воспламеняло

сияние рубин в ее венце,

ее среди рабынь переполняло

блистающее на его лице

величие, в котором власть видна,

а между тем она попала в плен

тех малахитово-зеленых стен,

где гибель ждет. Не думала она,

что будет между столькими камнями

идти, отягощенная огнями

желаний царских, и, едва жива,

узрела, как в тумане, турмалин

престола, на котором властелин,

весь вещь и весь — подобье божества.

Прислужница, к ней льнувшая законно,

терявшую сознанье поддержала,

и казни та не только избежала:

ее коснулся скипетр благосклонно.

Прокаженный король

Когда проказа у него на лбу

из-под короны проступила явно,

ее как власть он принял, как судьбу,

тогда как те, кто льнул к нему недавно,

соприкасаться избегали с ним,

а государь в спеленутом величье

убийцу счел бы вестником благим,

всеобщим трепетом храним,

так всех страшило новое отличье,

передающееся и другим.

Легенда о трех живых и трех мертвых

На соколиной охоте сперва

тешились три храбреца;

был пир в продолжение торжества,

но старик показал им вместо дворца

склеп, где три мертвеца,

и сразу трупная вонь заползла

в ноздри, в глазницы, в рот,

поскольку давно лежали тела,

и смерть безжалостна к ним была:

отвратный общий исход.

Охотникам было стоять нелегко;

казалось, их душат ремни.

Старик прошипел: они далеко,

но сквозь игольное ушко —

нет! не прошли они.

На ощупь жег еще этот мир,

но мир повеял иной,

и всех троих, покинувших пир,

пот прошиб ледяной.

Король Мюнстера

Остриженный, на троне

король держался едва;

мала была короне

ушастая голова,

в которой кричала злоба

голодных толп вдалеке,

причина его озноба;

на собственной правой руке,

в движениях не свободен,

сидел, унимая дрожь,

еще в государи годен,

для брачной ночи не гож.

Танец мертвых

Оркестр ни к чему танцорам:

сами кружатся роем.

Каждый кажется хором,

как будто в нем совы с воем,

и отдает перегноем

лучший для них душок.

Подобны пары опорам,

раскачиваемым волнами;

ребрами-галунами

льнет к дамам один из них,

пустым щеголяя взором,

сорвать, как жених, готов

покрывало с черницы,

которая вне гробницы —

свеча для белой страницы:

без букв ее часослов.

Танцу никто не рад,

наряд у них неудобный,

им жарко, а пот загробный

жалит им лоб и зад,

жабо пропитав и жилеты;

они раздеться не прочь,

младенцы или скелеты,

но танца не превозмочь.

Страшный суд

В ужасе, владеющем тенями,

своего не помнящими роста,

схваченные охрою погоста,

пленены своими простынями,

в терпеливом ожиданьи кротки;

ангелы летают к ним под крышки,

чтоб сухие маслить сковородки,

и при этом класть им всем под мышки

то, что в суете не осквернилось

в продолженье жизненного срока,

чье тепло отчасти сохранилось

и остынет в будущем едва ли,

чтоб с того или с другого бока

их потрогал Бог, чтобы вставали.

Искушение

Уязвлял он плоть себе, но тщетно;

в похоти клокочущей плодясь,

множились его грехи несметно;

выл их выводок, родясь

преждевременно, чтобы на встречных

покоситься, будто не способно

злобно изучать их и подробно

полчище ущербных и увечных.

У грехов уже рождались внуки,

отпрыски блудливые в ночи,

и тянулись к ручкам кружек руки,

ощутив нечистые лучи;

опьяняли адские врачи,

пробуждая чарами науки

в бедрах бреда чувственные муки,

чтоб объятья были горячи.

Истомленный дьявольской игрой,

ангела призвал святой с высот,

а когда явился тот,

затаил внутри святого рой

бесобестий пагубную прыть,

но, годами мучаясь от жара,

взгонкою из рыбного отвара

Бога смутно чаял он добыть.

Алхимик