Хронокорректоры - Кирилл Мамонтов

– Пожалуй, я первый его арестовал, – улыбаясь, признался Хворостов. – В декабре, дай бог памяти, девяносто восьмого. Я тогда молоденьким поручиком был, но сумел разоблачить матерого волка…

Хронокорректоры в два голоса перебили поток воспоминаний, потребовав отвечать по существу. Кирилл Алексеевич покорно припомнил адрес, по которому проживал Никита Пивоваров осенью 1898 года. Подполковник даже воспроизвел сложный дверной стук, без которого Никита Варфоломеич не стал бы разговаривать с гостем. Георгий потренировался, как надо стучать, записал адрес и протянул жандарму чистую канцелярскую тетрадь.

– Премного благодарствуем. – Рома натужно пытался придерживаться старорежимной лексики. – Ну, занимайтесь эпистолярным творчеством, а мы пойдем. Скоро появится товарищ Тамарченко, отдайте бумаги ему.

На лице Хворостова снова появился страх. Он проговорил запинаясь:

– Я видел его, когда вы ворвались в дом. Прошу, не выдавайте меня этому человеку…

– Вы его боитесь? – удивился Гога. – В чем причина, подполковник?

– Он был моим агентом… Герш Тамар после крещения стал Гришкой Тамарченкой, возглавлял еврейский погром в Кишиневе… – сбивчиво забормотал Кирилл Алексеевич. – Был арестован за убийство семьи раввина, завербован и внедрен в эсеровскую организацию. Он выдал немало подпольщиков, а после февральской катастрофы убил многих офицеров, знавших о его тайной работе на охранку. И меня убьет, как только…

Засмеявшись, Рома погрозил пальцем перепуганному жандарму.

– Ах, дорогой Кирилл Алексеевич, а говорили, что не работали по революционному подполью. Ладно, не переживайте, не выдадим вас Тамару на расправу.

Караул у дверей подвалов, превращенных в камеры предварительного заключения, сменился, но стояли тут по-прежнему знакомые матросы-большевики. Роман и Георгий настрого велели не пускать Тамарченку к Хворостову, сославшись на распоряжение товарища Петерса. Затем они повторили этот приказ Селютину.

В гардеробе они натянули на грязные, давно не мытые тела найденные костюмы, кое-как повязали галстуки непривычной конструкции. В чемоданы сложили книги и большую часть золота, свободное место заполнили своим солдатско-матросским обмундированием, запасными сорочками и бельем. Гибкие пластины мультифункционалов извлекли из потайных карманов и, свернув в трубочки, спрятали во внутренние карманы пиджаков. Надев пальто, в последний раз обсудили маршрут и снова согласились переместиться в раннюю осень 1898 года – оптимальное время, в котором имели шанс выполнить задуманное.

Они уже подтащили багаж к черному ходу во двор, когда услышали шум ожесточенной перебранки. Скинув пальто и переложив пистолеты – от греха подальше, к стрельбе поближе – в боковые карманы пиджаков, хронокорректоры вернулись в подвал.

Разъяренный эсер Тамарченко как раз взбегал навстречу по лестнице, громко вопя:

– Где эти проклятые питерцы?! Расстреляю к бениной маме!

Увидав нацеленные на него стволы, Тамарченко сбавил обороты, заговорил совсем вежливо:

– Вы что, товарищи, остыньте. Я же получил приказ допросить этого держиморду, а матросы не пускают. Про ваше указание талдычат.

Он с недоумением смотрел на двух небритых верзил, нарядившихся в приличное платье.

– Глупо выглядим? – понимающе переспросил Гога. – Ничего не поделаешь – Ашкенази распорядился. Сейчас автомобиль прикатит, нас отвезут на конспиративную квартиру. Мы будем изображать гонцов от Корнилова. Типа мы приехали с Кубани, привезли полные чемоданы денег и директивы для мятежников.

Роман добавил, импровизируя:

– Пока мы будем лапшу на уши вешать, подтянутся Петерс, Ашкенази, другие чекисты и возьмут всех контриков тепленькими.

– Мне про то ничего не говорили, – проворчал Тамарченко.

– Так тебе не доверяют, – объяснил Гога. – Большевики вообще эсерам не доверяют.

Гришка возмутился, обозвал Ашкенази «жидовской мордой», но Гога успокоил антисемита-выкреста:

– Мы за тебя замолвим словечко… Помоги дотащить чемоданы до калитки да постой с нами, пока мотор не появится. А там делай что душе угодно – жандарм твой.

Идея пришлась эсеру по душе. Гришка безропотно перенес тяжеленные чемоданы на тротуар. Стоявшего у черного хода часового Георгий отпустил в дом – погреться с полчасика. Тем временем Тамарченко прорвало.

– Много ваши большевики о себе воображают! – раскричался чекист-провокатор. – Есть только одна настоящая революционная партия – мы, левые эсеры. Большевики без нас ни на что не способны…

Тамарченко пустился в воспоминания о славных днях прошлогоднего февраля, когда он ломал кувалдой головы офицерам на балтийских кораблях. Гришка так увлекся своими байками, что не заметил, как его собеседники выхватили из карманов пистолеты.

Вскоре после полуночи возле особняка притормозили автомоторы, и в дом быстрым шагом вступили взволнованные Дзержинский, Ашкенази, Петерс и верный Адам со своими боевиками. Раненый Архип, спавший на горе банкнот, спросонок не мог понять, о чем спрашивают председатель и его свита. Потом наконец сообразил ответить:

– Виноват, товарищи, не знаю. В последний раз видел их, когда пошли в подвал допрашивать жандарма.

Спускаясь в подземные хоромы Баркасова, Петерс возбужденно говорил:

– Сразу мне подозрительными показались. Неправильно говорили, как будто иностранцы учили русский язык по книжкам. Жаль, не успел с утра поспрашивать про них в Московском комитете партии. Буквально перед вашим приездом мне доложили, что никто не знает никакого журналиста Мамаева.

– А мне Мамаев про подпольную работу в Москве ничего не рассказывал, – поспешил вставить Ашкенази, повторявший эти сведения уже неизвестно который раз. – Выдавал себя за балтийского матроса.

Часовые на посту в подвале доложили: мол, Роман и Гога действительно допрашивали жандарма, но потом заперли дверь и распорядились открыть только товарищу Ашкенази. Последний сразу догадался, в чем дело, и простонал отчаянно:

– Они замочили важнейшего свидетеля.

– Я им поначалу поверил, – покаянно сознался Железный Феликс. – Их советы казались вполне правильными…

Часовой отпер замок, чекисты ворвались в хранилище вин и колбас. Подполковник Хворостов сидел на той же лавке, усердно скрипя карандашным грифелем. После недолгого выяснения событий, происходивших здесь два часа назад, ситуация запуталась окончательно. Дзержинский рассеянно просмотрел собственноручное признание подполковника, вздрогнул и стал читать внимательнее.

– Что-то важное? – насторожился Петерс.

– Архиважное, как любит говорить Владимир Ильич… – Дзержинский захлопнул тетрадь и вернул Хворостову, проговорив: – Продолжайте, подполковник. Я позабочусь о вашей безопасности.

Когда они вернулись в гостиную, сильно взволнованный Назар Селютин сообщил, что возле черного входа найден застреленный наповал труп товарища Тамарченко. По словам взводного, с улицы постоянно доносятся звуки стрельбы, поэтому никто не обратил внимания на треск выстрелов поблизости. Пробормотав: мол, Тамарченко все равно ждала пуля за измену делу революции, Дзержинский отправился на место происшествия.

Тамарченко лежал на боку, раскинув руки. Назар, нахватавшийся от тех же Мамаева и Левантова детективных уловок, доложил, что покойник получил две пули в сердце с малой дистанции, после чего помер без криков и мучений. Затем настырный Селютин прошел по следам, натоптанным на повалившем с вечера снегу, и опешил. Получалось как бы, что подозреваемые недолго стояли в двух саженях от калитки, а потом просто исчезли, оставив несколько вмятин от обувки и тяжеленных чемоданов.

Глава 10

Путешествие из Москвы в Петербург

Месяцы, проведенные в прошлом, вернули пришедшее в Афганистане равнодушие к чужой жизни. Всадив пулю в Тамарченко и спрятав пистолет в карман пальто, Роман извлек мультифункционал. Гога тоже приготовил машинку, собранную роботами звездолета. Хронокорректоры выполнили несложные манипуляции, задав устройствам точное время, в которое намерены попасть. Затем они сели верхом на чемоданы, и Гога сказал немного нервно:

– Ну, давай на счет «три». Раз, два…

Роман в последний раз поднял голову к темному небу, подставив лицо густо падавшим снежинкам. Улица была темна, фонари не горели, только в некоторых окнах пятиэтажного дома напротив светились керосиновые лампы. Услышав, как Георгий произносит «три», Рома нажал сенсор.

В предыдущий раз, когда Рома переносился в прошлое вместе со звездолетом, дурных ощущений не было. Теперь же накатила тошнота, все тело бросило в жар. Он пошатнулся, чуть не упав с чемодана, но все-таки удержал равновесие. Неприятные последствия употребления мультифункционала постепенно проходили, через несколько секунд уже вернулась способность воспринимать окружающие события.