Хронокорректоры - Кирилл Мамонтов

– Возможно, пригодится, – сказал майор.

Однажды на улице к нему подошел странный человек и неестественно правильно, без эмоций, выговорил:

– Мамаев, мы знаем, что вы хотите изменить будущее. Мы дадим вам возможность это совершить.

Ему разрешили зайти домой, чтобы взять чемодан с бумагами и личными вещами. Чемодан был собран давно. Заскочив в туалет, Рома написал записку для Горюнова. Больше он в свою квартиру не возвращался и не знал, нашел ли контрразведчик его послание.

На звездолете ему ввели в память дополнительные знания, научив немецкому и французскому языкам, а также улучшив его довольно посредственный английский. Романа обучили обращению с мультифункционалом и долго внушали, как он должен действовать в прошлом. Инструкции были совершенно идиотские, но Рома быстро убедился, что спорить с потомками нет смысла – люди будущего не понимали простейших вещей и совершенно не знали историю. Поэтому он притворился покорным исполнителем и был переправлен в Питер 1917 года. Было страшно, происходящее казалось противоестественным, а задача – невыполнимой, однако время поддавалось упорному продуманному нажиму.

Вечером 12 ноября, как положено осенью, рано стемнело, на Питер сыпался мокрый снег. Катер высадил исполнителей в обширном парке, окружавшем Смольный. На газонах отдыхали солдаты, матросы, вооруженные люди в гражданском, стояли пушки, военные повозки, походные кухни, санитарные фургоны, даже броневики.

Парадные входы главного штаба революции надежно охранялись, часовые проверяли документы, но хронокорректоры не собирались объясняться с охраной. Закинув добытые в Маньчжурии карабины, они зашагали по аллее к знакомой двери на кухню, где они в прошлый раз получали провиант для батальона.

Не вызывая ничьих подозрений, матрос и солдат прошли через громадное помещение среди кипевших котлов и суетившихся поваров. Приветливо кивая встречным, они поднялись по лестнице на верхний этаж, где разделились. Гога двинулся в кабинет Дзержинского, а Рома снова пошел к наркому по делам национальностей.

Стоя вполоборота к распахнутой двери, Сталин согнулся над письменным столом, читал какие-то документы, время от времени черкая красным карандашом по машинописным строчкам. Рядом топтались хмурые сотрудники. Закончив чтение, нарком протянул им бумаги, сказав:

– Перепечатать и в секретариат.

Двое вышли, а Сталин раскурил трубку, поправил наброшенную на плечи солдатскую шинель и вопросительно посмотрел на незнакомого верзилу в морской форме под расстегнутым полушубком.

– Вы ко мне, товарищ?

Ситуация повторялась, как дежавю. Подавив улыбку, Роман повторил уже произносившуюся фразу:

– Разрешите высказать некоторые соображения. Вопрос важный. Не для наркомнаца, но для члена ЦК.

На худом, покрытом оспинами лице мелькнула гримаса недоумения. Подергав усом, нарком выпустил густой никотиновый дым, присел на край заваленного бумагами стола и вдруг, почему-то развеселившись, воскликнул:

– Не может быть! Кагебеев, это вы?! В этом мундире я вас не сразу узнал!

Слова застряли между пересохшими связками гортани. Рома ждал чего угодно, только не подобной реакции. Сталин в принципе не мог узнать его, тем более не могла быть известна будущему всесоюзному диктатору новая фамилия хронокорректора. Они были знакомы в совсем иной реальности, где он был еще Мамаевым, однако та версия истории давно исчезла, уничтоженная множеством грубых воздействий на время!

Сбитый с толку Рома тупо молчал, совершенно не представляя, как продолжать столь загадочно начатый разговор. Впрочем, нетрудно было догадаться, что нарком относится к нему благожелательно. Машинально ответив на крепкое рукопожатие, Мамаев-Кагебеев растерянно пролепетал:

– Простите, но разве мы прежде встречались?

– Да-да, помню, вы должны делать вид, как будто мы не знакомы. – Народный комиссар добродушно расхохотался. – Слушаю вас, товарищ. С чем пожаловали?

Ситуация становилась предельно сюрреалистической. До сих пор, оказавшись в прошлом, они знали больше, чем люди того времени. Сейчас обстоятельства перевернулись вверх тормашками – Сталин знал что-то, неизвестное самим хронокорректорам. Кое-как собравшись с мыслями, Роман попытался воспроизвести свои давние слова, сказанные в этом самом кабинете:

– Товарищ Сталин, в частях, которые отправляются на захват Ставки, слишком много анархического элемента. Матросы и солдаты натерпелись от офицеров за годы службы, поэтому готовы без разбору стрелять и бить штыками каждого, на ком увидят погоны. Крыленко не сможет удержать эту стихию, да и сам он офицеров ненавидит. К тому же первый отряд следует послать не в Могилев, а в Быхов, чтобы не позволить бежать Корнилову, Деникину, другим генералам.

– Центральный комитет и Совнарком видят эту опасность, – кивнув, задумчиво произнес нарком. – Какие меры вы предлагаете?

– Двинуть на Быхов надежные дисциплинированные части… – начал Роман.

Он замолчал, смущенный взглядом Сталина. Тот, улыбаясь, смотрел мимо него на дверь кабинета, потом снова засмеялся и сказал, помахивая дымящейся трубкой:

– Ну я так и знал, что мнимый грузинский князь тоже пожалует!

Обернувшись, Роман увидел перешагнувших порог Дзержинского и Гогу.

«Не может этого быть, – подумал Рома в полном отчаянии. – Никак не может он знать нас обоих! Черт бы побрал эти парадоксы времени, что вообще происходит?!»

Георгий тоже вид имел не самый умный. Тем не менее, вожди революции ждали, что они скажут. Вздохнув, Роман заговорил, Гога вставлял свои замечания в нужное время. Их выслушали, сочли советы полезными, приказа расстрелять провокаторов не последовало.

Все в этой сцене было неправильно, и хронокорректоры совершенно не представляли, в какую реальность их занесло. Дурные предчувствия подсказывали, что время готово преподнести новые сюрпризы.