Ночь за нашими спинами - Ригби Эл

– Заткнись, Элмайра. Лучше заткнись. Тебе ли говорить о спасении? Ты много берешь на себя.

– Отпусти мою девочку, урод!

– Не стоит так говорить с ней.

Эти две фразы произносятся почти одновременно, первая громко, вторая глухо, но я различаю обе. За моей спиной появляются Хан и Джон, видимо, вернувшиеся с Юга.

– Ребята…

Пират повинуется почти незаметному жесту руки Элмайры и замирает. Некберранец обходит меня и делает несколько шагов по направлению к столу, явно собираясь вмешаться. Глински напряженно следит за ним, готовый кинуться при любом резком движении. Его пальцы выпускают Элм, и Айрин медленно проходит мимо и останавливается у окна.

– Мне не нужна защита. – Элм расправляет ворот и опускает взгляд на стол, сцепив руки так, что они белеют. – Не лезь не в свое дело, Джон. Так что вы еще скажете мне, Ван?

– Да как ты…

Львовский хлопает по столу тяжелой ладонью.

– Прекратите цирк! Вы заглянули на огонек, чуть не выбив дверь, просто чтобы убедить нас во всепоглощающей ненависти? Пятнадцать минут орете на моих людей и так и не объяснили…

Странно, что шеф не получил пулю в лоб еще в середине своего монолога. Но не получил. Более того, дослушав, Глински лишь криво усмехается и склоняет голову:

– Не надо увиливать. Я знаю, митинг устроили вы. Доказательства у меня есть.

Бред, абсолютный бред. Какие могут быть… Шеф остается невозмутимым. В его тоне даже появляется что-то снисходительное.

– Где они? Птичка, нарисованная какими-то дегенератами? И ли что-то посолиднее?

«Единоличник» вынимает из кармана какой-то лист. Я издалека вижу, что это черно-белая газетная полоса. Он расправляет ее и начинает читать:

– «По словам Джея Гамильтона, молчание длилось слишком долго, недавние волнения – лишь капля в море по сравнению с тем, что планируется осуществить благодаря скрытым резервам партии». – Газета снова исчезает в его кармане. – Я мог бы разочароваться в вас, Дмитрий… но я, к сожалению, вас неплохо знаю. Это сегодня положили в ящик нашего штаба.

Улыбка сходит с лица Львовского. Я ничего не понимаю. Ведь еще утром… Нет. Я не верю. «Харперсон Дэйли», наша официальная газета, не стала бы такое публиковать, а Гамильтон просто не мог…

– Бога ради. – Кажется, шеф охрип. – Профанация. Провокация. Вы должны сами понимать…

Глински явно нравится, что Львовский разозлился, нравится некоторое колебание в его голосе. Он чует слабину, и его ноздри хищно раздуваются.

– Понимать должны вы. Гамильтон – наивный дурак. Только поэтому он еще вас не убил.

– Мы…

Он затыкает шефа плавным движением ладони по воздуху. И его пронзительные глаза внезапно смотрят на меня.

– Юная мисс Артурс… А что вы забыли вчера вечером около сгоревшей библиотеки?

Вот это удар под дых. В последний раз я ощущала такое, когда восьмилеткой меня поймали ночью на приютской кухне и отволокли к директрисе. И, как и тогда, я затравленно озираюсь, понимая, что едва ли кто-то меня защитит. Бэни и Кики стараются сделать вид, что их здесь нет. Вуги и Элмайра ждут. Айрин будто погружен в себя, а Хан… у него на меня зуб, и я не «его девочка».

– У вашей расы принято чистить уши? Их забивает серой?

Как и в кабинете директрисы, я выдавливаю единственно возможное:

– Я ничего не делала.

Он чувствует мой страх. Так, наверное, чуют бешеные животные.

– Как вы попали на площадь? – Он впивается взглядом в мою подругу. – Ты, Элмайра!

– Хватит! – Шеф обрывает допрос. – Эшри, не смей раскрывать рта, и ты, Элм!

– «Не смей»… – Ван Глински повторяет почти нараспев и наконец перестает таращиться на нас. Шеф – мишень поинтереснее.

– На вашей совести двадцать семь погибших горожан за один вчерашний день. И этого вполне…

– А сколько их на твоем счету за все дни?

Еще одна личность, которую я не хотела бы видеть здесь. На пороге, спрятав руки в карманы куртки, стоит Джей Гамильтон.

Он бледен и растрепан, его глаза лихорадочно блестят. Движения – нервные и не совсем твердые: поврежденное плечо явно дает о себе знать. Но глава партии Свободы прямо держит спину и ровно дышит. И лишь чуть заметно покусывает губы.

– Не хочешь ответить за погром? И я даже поверил, будто…

Знакомая горькая усмешка. Еще шаг. Гамильтон подходит к противнику почти вплотную.

– Интересно, откуда ты выкопал свое «доказательство»? Купил статью в «Харперсон Дэйли»? И ли болтовня кого-то проплаченного из моего аппарата? Ну?

«Единоличник» не отступает и щерит зубы. Говорить с нами ему уже не нужно. Главная добыча пришла сама.

– Оппозиционная газета «Правда». Кто еще мог придумать подобное название?

Гамильтон лишь пожимает плечами:

– Я не знаю никакой газеты. Не переводи стрелки. Кроме тебя, сильных врагов у меня нет. Я… ничтожество.

Неплохой удар. По крайней мере, с последним не поспоришь. Эти двое смотрят друг другу в глаза, а затем Глински со знакомой прохладной учтивостью уточняет:

– Как подтвердишь? Тоже найдешь… – Его губы растягиваются в легкой улыбке – доказательство?

Ответ Гамильтон почти выплевывает ему в лицо:

– Мое свидетельство было бы надежнее твоих. У меня нет возможности купить вранье!

Они повышают и повышают голос, бросая новые и новые оскорбления. Никто не вмешивается. Даже шеф, скрестив на груди руки, просто смотрит в одну точку между потолком и дверным проемом. Я нервно дергаю молнию куртки – ужасно жарко, спина совсем взмокла. И тут мы слышим слова «трусливый красный выродок»…

…Когда глава партии Единства замахивается, я закрываю глаза и жду удара, но слышу лишь глухой щелчок.

– Потише, Ван. Мне уже не терпится.

Они застыли: штык винтовки Глински подрагивает, касаясь горла Гамильтона. В подбородок самого «единоличника» упирается дуло пистолета: указательный палец «свободного» лежит на курке. Так заканчиваются многие их попытки конструктивного разговора. Слишком многие.

Кики коротко вскрикивает и, сорвавшись с места, выбегает из помещения через боковую дверь. Топот маленьких ног похож на череду выстрелов. Гамильтон провожает ее взглядом. Сдавленный голос Глински нарушает наступившую тишину:

– Почему я не убил тебя вчера, когда твои цепные собачки бросили тебя…

О чем мы думали, оставляя Джейсона Гамильтона наедине с этим ублюдком? И зачем Элм вчера вообще спасла его шкуру?

– Пожара было вполне достаточно. Моих людей резали, когда они пытались выбраться, как какой-то… скот.

– Идиот. – «Единоличник» медленно выдыхает. – Я мог отдать приказ – и тебя, да всех вас, тихо зарыли бы на кукурузном поле. Зачем мне…

«Свободный» слегка наклоняет голову. Штык задевает кожу.

– Здание – это наше сердце. Впрочем, тебе не понять.

– Не понять?!

– Я знаю… – игнорируя его, продолжает Гамильтон. – Ты заходил в госпиталь, Ван. Хотел проверить, подыхаю ли? Но даже не рискнул показаться на глаза? Трус.

Можно ли придумать более нелепый и болезненный способ самоубийства, чем назвать трусом самого опасного человека в городе? Но Глински не двигается и тихо отвечает:

– Не за этим.

– Заплатить кому-нибудь, чтобы мне сломали шею на лестнице?

– Я…

– Вчера мне не стоило спешить на поиски. В Городе могло стать на одного диктатора меньше… – Он смотрит на меня, на Элмайру и вдруг крепко зажмуривает глаза. – Ради этого я готов пожертвовать парой своих людей.

– Не сомневаюсь. Жертвовать людьми просто.

– Ненавижу!

Левая рука Глински внезапно меняет положение: пальцы касаются рукояти пистолета. Так отец мог бы учить сына стрелять. Если бы существа вроде него могли бы быть отцами.

– Чего ты ждешь? Не можешь поднять руку на командира? Кто здесь еще трус.

Они опять смотрят друг на друга: лицо «свободного» искажено гневом, «единоличник» словно превратился в каменную статую. Командир… Элмайра, услышав это, вздрагивает. Нет, не просто вздрагивает. Ее передергивает, она бледнеет…