Бюро расследования судеб - Гоэль Ноан

предстоит жить с иссохшей плотью, как дереву без жизненных соков. Летом она заставляет себя несколько раз в неделю посещать бассейн или плавать в окрестных озерах. Она вновь обретает то счастье, какое имела маленькой девочкой, – искупаться в Висле. Ответы заведующей по кадрам полны теплоты и внимания. Она поощряет ее согласовать свое расписание с пляжным отдыхом, чтобы скрасить долгие рабочие дни. В другом письме упоминается о стычке Эвы с немкой, которая оскорбила ее в булочной. Слово за слово – и, наконец, Эва отвесила ей пощечину. Иоханна уверяет, что, если дойдет до суда, дирекция будет на ее стороне.

Ирен совсем нетрудно вообразить эту сцену. Эва всегда умела постоять за себя.

Звонок смартфона отрывает ее от чтения. Нежный голосок Ханно спрашивает: «Ну как ты там, мамулик?»

Смущенная, она осознает, что не звонила ему с тех самых пор, как Мириам проговорилась о существовании Гермины.

Она успокаивает его:

– Как раз по уши в работе. Сам знаешь, как я в таких случаях…

– Не расположена к общению, – поддевает он.

– До такой степени?

– Даже хуже.

– Много же тебе пришлось вынести, сын мой, – говорит она.

Ханно со смехом соглашается и объявляет ей, что приедет на выходные.

– Мне было бы очень хорошо, если бы мы провели немного времени только вдвоем. И больше ни с кем. Тебя это не напряжет?

Она радуется – тихо, молча. Все последние месяцы он чуть не молился только на Глэзеров.

Уютно усевшись у огня, Ирен снова перечитывает начало письма, адресованного Эвой в мае 1951 года Мартину Толботу, руководившему ИТС в должности представителя Верховной союзной комиссии.

Она не верит глазам своим.

Уцелевшая после лагерей девушка пишет, что подозревает одного из немецких коллег, Хольгера С., в том, что он служил в СС.

Как-то утром она застала его на выходе из хранилища архивных документов. Она знала, что он не из тех служащих, кому разрешен доступ к фондам. С того дня она потихоньку следила за ним. Он не встречался с бывшими заключенными, держался подальше от своей же группы служащих-немцев. Еще через десять дней она плыла с ним на одной дорожке в бассейне. Там она и заметила татуировку – букву у него в подмышке. Ей известно, что эсэсовцы обязаны были наносить татуировки со своей группой крови. Это называлось «каиновой меткой». С тех пор она лишилась сна – ее мучает мысль, что в лоне ИТС может скрываться бывший эсэсовец.

Она просит разрешения провести расследование.

«По ночам я опять оказываюсь в лагере. Пока я не проясню для себя этот вопрос, мне просто не заснуть спокойно».

Ответа Толбота нет в досье, но письмо, написанное ему Эвой три недели спустя, позволяет предположить, что он согласился с ней встретиться и разрешил доступ к некоторым документам:

«Я не понимаю, как чиновники организации союзников могли проявить такую небрежность. Вы говорите, что это не те же самые люди, которые освобождали нас из лагерей. Что они якобы не знают, на что способны нацисты. Но как они могли принять на работу немцев, не проведя необходимых проверок? Я болею при одной мысли, что этот убийца месяцы – нет, годы – скрывался здесь, что он мог успеть уничтожить доказательства своих преступлений. Знаю, вы понимаете мои чувства.

Я очень боюсь, что могут быть и другие. Дайте мне побольше времени, мсье, и я изгоню всех».

Ответы директора отсутствуют. Может быть, он разрешил провести конфиденциальное расследование, дабы избежать публичного скандала, который мог очернить ИТС? Ирен всматривается в текст с таким недоверием, что буквы дрожат перед глазами. Как можно было нанимать бывших эсэсовцев для охраны архивных документов о нацистских преступлениях? Или им помогли какие-нибудь соучастники внутри самого центра?

Она подключается по Интернету к главной картотеке и набирает в поисковике имя Мартина Толбота. Американец, руководивший ИТС в то самое время, когда Верховная союзная комиссия вздохнула с облегчением, сбросив с себя тяжелую ношу, передав ее в другие руки, пришел с целью обеспечить этот переход.

«Мы здесь для того, чтобы служить миллионам жертв той войны. Мы служим им, какими бы ни были истории их жизней, стран, где они родились, их политические или религиозные взгляды. Мы служим и мертвым, и живым – таков наш долг и почетная обязанность», – заявил он в торжественной речи на открытии новых фондов. Он не производил впечатление человека, легкомысленно относившегося к своей миссии.

«Знаю, что вы понимаете мои чувства», – написала ему Эва. Она, не доверявшая никому, доверилась этому немецкоговорящему еврею, беженцу из Чехословакии, эмигрировавшему из Центральной Европы в 1928 году, чтобы в американских войсках сражаться с нацистами.

Ирен увеличивает текст письма, которое он направил вышестоящим органам зимой 1952-го. Оно озаглавлено так: «Будущее ИТС». Она, остолбенев, обнаруживает, что американцы предполагали передать управление центром немецкому правительству. Ослепленные предпочтениями холодной войны, западные союзники готовы были доверить Федеративной Республике Аденауэра, отнюдь не денацифицированной, доказательства преступлений Третьего рейха и судьбу его жертв.

С первых же строк Толбот стремится доказать вышестоящим начальникам, что весь этот проект – ересь. Он развенчивает его пункт за пунктом, с холодной расчетливостью. Если позволить немцам управлять ИТС, они могут уничтожить все следы и объявить недействительным вердикт Нюрнбергского процесса. Они бы потихоньку выжили бывших перемещенных лиц и заменили их менее надежным немецким персоналом. Какая ирония, думает Ирен. Этот, последний аргумент предвидит все, что тридцать лет спустя наделал Макс Одерматт, с благословения Международного комитета Красного Креста.

«Недавно я обнаружил, что сорок пять наших работников в прошлом занимали высокие посты в СС или гестапо, – пишет Толбот. – Следствием установлено, что один из них пытался поджечь архивы. Все они были приняты на работу в ИТС представителями союзнических организаций, вопреки всем правилам предосторожности и законам о денацификации. Я немедленно распорядился их уволить, и все-таки не в силах уберечь вас от опасности допуска военных преступников к хранилищам архивов. Если это дело станет достоянием общественности, репутации Верховной союзной комиссии и “Интернешнл Трейсинг Сервис” навсегда окажутся запятнанными. Поэтому я советую перевести архивы под ведомство международной комиссии, которая будет контролировать и персонал, и его задачи».

Ирен делает глоток вина. Хорошо же хранился этот секрет. Или Толбот предложил Эве свое содействие в обмен на ее молчание?

Ей приходит на память один разговор с Эвой – через несколько месяцев после того, как Ирен начала работать в центре. Они только что позавтракали вместе с Мозгом, который вволю попотчевал их своими смешными историйками. Ирен была очарована, а Эва отметила:

– Чудо что за человек – и скромный, и храбрый. Нас мало здесь осталось от первой команды.