Бюро расследования судеб - Гоэль Ноан

будут ли они полезны нам, чтобы прояснить дела с документами Эвы Вольман. Недавно я провела инвентаризацию архивов, касающихся истории всего центра. Мне нравится мысль устроить постоянную экспозицию. Сами знаете, между городом и нами всегда была невидимая стена. Пришло время ее снести. Мне хочется, чтобы местные жители поняли – мы принадлежим их истории, это и везение, и богатство. Я работаю над этим проектом со специалисткой по истории, которая выросла в этих местах. Ее дядя десять лет работал в ИТС, но она – вообразите себе – пока не выбрала эту тему для своей диссертации, она и понятия не имела о нашей деятельности!

Это не удивляет Ирен. За двадцать семь лет обязательство о неразглашении, наложенное Максом Одерматтом, окутало их работу флером таинственности, устраивавшим всех, кто отказывался взглянуть прямо в глаза прошлому.

– Держите. Это свидетельство о приеме Эвы на работу.

Ирен высматривает знакомые черты подруги в этой мордочке насторожившейся мышки. Зелень глаз тут светлее, черные и коротко подстриженные волосы придают ей вид школьницы, а вот проницательный взгляд явно диссонирует. Свидетельство датировано февралем 1947-го. Ей нет еще и семнадцати, и ирония, наверное, – последняя опора в ее разбитой жизни.

На другом снимке Эва позирует с подругами у центрального входа в ИТС. Она смотрит прямо в объектив. Остальные все в скромных юбках, сдержанно улыбаются, но одна из четверки показывает язык. Они похожи на всех девушек послевоенной поры, к которым вернулась их беззаботность. И все же у Ирен эта фотография вызывает чувство неловкости. Наверное, из-за формы баннера, висящего над воротами, на котором можно разобрать: «Allied High Commission for Germany, International Tracing Service»[23] – он своей полуокружностью странно напоминает «Arbeit macht frei»[24] на фронтоне Аушвица. Такое эхо ее смущает.

– Где в то время располагался ИТС? – интересуется она.

Шарлотта Руссо объясняет ей, что американская армия реквизировала много зданий в городе. Их главная казарма была устроена в бывшей резиденции князя-нациста. В первые годы ИТС – тогда ее называли Центральным розыскным бюро – располагался там же. А в тех бараках, где размещались гарнизоны СС, жили сотни перемещенных лиц, заброшенных сюда хаосом войны. Большинство рассчитывало эмигрировать. Они учили иностранные языки и овладевали ремеслами, которые позволили бы получить визу в выбранную ими страну. Они составляли международный анклав внутри города. Недружелюбное население считало их паразитами, жировавшими за счет щедрости оккупантов. Некоторых взяли работать в Центральное розыскное бюро – особенно полиглотов. Так вышло с Мозгом. В ходе последних боев его самолет рухнул совсем близко отсюда. Два года он пролежал в госпитале, переваливаясь от одной операции к другой в успокоительном неведении. Вышел он одноногим, но получил место, соответствовавшее его лингвистическим талантам.

Эва приехала однажды утром вместе с Эрин О’Салливан – молодой особой из британского Красного Креста, сумевшей ее приручить. И осталась, обретя в этих военных бараках теплую компанию выживших, которые все были похожи на нее. Вместе они пытались возродиться к жизни, устраивали балы, спортивные соревнования, рождественские праздники, пикники на берегах озер. В этой хрупкой обособленности возникали пары, рождались дети.

– Очевидно, комната Эвы находилась в блоке F.

Директриса разворачивает план казармы. Каждое утро молодая женщина проходила по бывшей территории эсэсовских зверств. Ей виделась в этом усмешка судьбы? Символическая победа над палачами?

– Она уже занималась розыском, – уточняет Шарлотта Руссо. – И сразу такие хвалебные оценки ее работы! Начальник отмечает, что она участвует в расследованиях на местности и проявляет «недюжинную рассудительность при анализе документов». Невзирая на молодость, она всегда стремилась брать на себя больше ответственности. А это признак, который не лжет.

Она высовывает нос из-за Эвиного досье:

– Взгляните, Ирен.

В письме, адресованном тогдашнему американскому директору, Эва объясняет, что хотела бы провести расследования в Польше, но опасается – сможет ли ее защитить ее статус апатрида. Тот в ответном письме подтверждает, что коммунистическое правительство может не выпустить ее обратно, и советует дождаться серьезного повода, чтобы решиться на такую поездку.

С самого конца войны союзники западных стран противодействовали насильственному возвращению перемещенных лиц в страны новоиспеченного советского блока. Эти дипломатические трения уже предвещали холодную войну и ее высокие ставки. Эва, должно быть, разрывалась между желанием разыскать родных и страхом остаться пленницей страны, с которой отнюдь не собиралась связывать собственное будущее.

– Должно быть, она передумала, – замечает директриса. – Я не нахожу ни единого упоминания о ее поездке на восток в последовавшие годы. Зато я тут нашла ее переписку с заведующей кадрами. Ирен, вы ведь знали Йоханну?

– Нет, но Эва отзывалась о ней с большим уважением. Если я правильно поняла, она уволилась, как только в должность вступил Макс Одерматт?

– У них оказались непримиримые взгляды. Она была одной из первых немок, которых сюда взяли, сперва машинисткой. Ей было всего двадцать лет, она не знала о всех зверствах нацистов. Эти молоденькие немки были глубоко травмированы содержанием тех документов, какие им приходилось печатать. Иоханна влюбилась в одного из перемещенных лиц, поляка, который хотел эмигрировать в Канаду. В то время ей пришлось отречься от своей национальности, чтобы выйти за него замуж. Вы представляете себе такое? Ей это дорого обошлось, весь город ее бойкотировал… В конце концов они все-таки остались здесь, и она более тридцати лет блестяще заведовала отделом кадров, полностью посвятив себя служащим. Как бы мне хотелось сейчас с ней встретиться.

И мне тоже, думает Ирен. Все эти годы она подавляла стремление узнать побольше о прошлом Эвы и лишалась драгоценных бесед со свидетелями этого прошлого. А ведь они были еще живы.

– Сожалею, но мне пора удирать, – криво улыбается Шарлотта Руссо, бросив быстрый взгляд на часы. – Оставляю вам досье Эвы, верните мне его, когда подробно ознакомитесь.

Захватившая такую добычу, Ирен скользит на обледеневших полосах, проделанных шинами на снежном полу паркинга.

Когда она входит к себе в дом, темная прихожая пахнет остывшим пеплом. Повесив на крючок промокшую куртку, она зажигает тусклые нижние лампы, разводит в камине огонь. Каждый вечер, и сегодня тоже, у нее чувство, что дом рад ей и укрывает от всего. Детские рисунки Ханно, развешанные на стенах, добавляют в убранство квартиры веселую нотку. Кресло-развалюха, обитое зеленым бархатом, только ее и ждет. Ирен наливает себе бокал вина, ставит диск с джазовой музыкой и съедает кусок пиццы, прежде чем погрузиться в переписку Эвы.

Неделю за неделей молодая девушка, выжившая в лагере, говорит о борьбе с сильной усталостью, ее преследуют боли в суставах, невыносимые мигрени и приступы бессонницы. Несмотря на режим белкового питания, она с трудом набирает нормальный вес, и отныне ей