Японский парфюмер - Инна Бачинская

— Там вашему соседу плохо, из пятой, Володе Галкину, — заторопилась я, рассматривая странную сморщенную личность, приоткрывшую дверь, — нужен телефон!

— Не надо никакого телефона! — отрезала личность. — На него находит! Пьющий он, поняла?

— А что же делать?

— Уложить спать. Проспится — и как новенький! — Дверь с треском захлопнулась.

Я вернулась в комнату, уселась на стул рядом с Галкиным. Он даже не шевельнулся. Я смотрела на него и видела Эрика. Только Эрик был молодой и красивый, а Галкин — старый и страшный. Хотя почему старый? Ему и сорока еще нет! Я чувствовала себя обессиленной. В глазах защипало, и очертания предметов в комнате стали расплываться…

С трудом дотащив до постели и уложив так и не пришедшего в себя Галкина, я покинула его дом. Я шла по темной улице, не испытывая страха. Мне было все равно. Мысленно я все еще была с Володей Галкиным. «Что же делать? Как он мог довести себя до такого состояния?» — снова и снова повторяла я, не в силах избавиться от видения плачущего мужчины. Достаточно безрадостное зрелище — плачущая женщина, но когда плачет мужчина — это страшно!

Неужели ничего нельзя сделать и нет спасения? А Эрик? Неужели не было спасения и для него? А если бы я тогда не ушла… кто знает… Но с Эриком все было иначе, он был избалован, ни в чем не знал отказа, он был центром вселенной, а Володя из простой семьи… Лидия Антоновна, помнится, рассказывала. Что ж он такой слабый? Бедная Алина! Муж — ничтожество, любовник — слизняк! А где ж ее герой? А ее герой женат на сестричке Елене. И значит, нет надежды…

Я сразу ему поверила. Мне даже стало казаться, что в глубине души я догадывалась. Интуитивно. Вокруг столько одиноких, готовых согреть и полюбить, да некого! Галка со своим приходящим Веником… Как-то на мое предложение гнать его поганой метлой, что я бы на ее месте… ух! никогда, Галка сказала: «А я девушка простая! Покричу и прощу. Все лучше, чем совсем одной!»

Мысли мои снова вернулись к Володе, потом к Эрику, потом к Ситникову… Вот ведь как судьба повернула! Ситников… Неожиданная мысль пришла мне в голову. Почему бы и нет?

Подойдя к дому Ситникова, я застыла, раздумывая. Возможно, он уже дома. Конечно, неудобно без звонка, но раз уж я здесь… Да и телефона у меня нет. А, к черту условности, мне уже нечего терять! Все равно он меня терпеть не может. А тут человек погибает. Тем более завтра мне может не хватить решимости.

Я перебежала через пустой и темный двор. Застыла на крыльце, вспоминая код. Бодро потыкала пальцем в кнопки пульта. Лифт медленно дополз до десятого этажа и, дернувшись несколько раз, к моему ужасу, замер. Через несколько долгих секунд он тронулся снова и теперь уже без остановки добрался до семнадцатого. Я позвонила в ситниковскую дверь. В ответ — тишина. Еще раз нажала на кнопку звонка. С тем же результатом. Уже уходя, по исконной человеческой привычке не смиряться и не верить глазам своим, подергала ручку двери. Дверь приотворилась. В прихожей горел свет. Ни звука не доносилось изнутри.

С бьющимся сердцем я переступила порог. Прихожая, гостиная…

В гостиной — полумрак. Горит торшер в углу. Сначала мне показалось, что в комнате пусто. Миг спустя, оторопев, я увидела мужчину на диване, лежащего в неловкой позе — лицом вниз. Левая рука его касалась пола. Я прислонилась к косяку, в коленях — противная слабость. Убили!

Тут я заметила недопитый стакан с коричневой жидкостью и перевела дух. Пьян! И этот тоже! Сильный пол, извините за выражение! «Зла не хватает», как говорит Галка.

Я опустилась в кресло и принялась рассматривать спящего Ситникова. Он шевельнулся и всхрапнул. Я вздрогнула и подумала, что он этак проспит до утра. Не ночевать же тут! Я потрясла его за плечо. Ситников немедленно перевернулся на спину, открыл глаза и несколько мгновений бессмысленно всматривался в меня. Сел, с силой провел ладонями по лицу, прогоняя сон. Потом помотал рукой под моим носом и спросил:

— Это вы? Живьем или во сне?

— Здравствуйте, Александр Павлович. Это я, живьем.

— Как вы сюда попали? — Ситников окончательно проснулся, смотрел хмуро, не выказывая ни удивления, ни радости.

— Дверь была открыта. Вы забыли запереть ее. А вообще у меня есть ваш ключ.

— Ага… И что?

Пока я раздумывала, что бы такое сказать, умное и язвительное, он вдруг сказал:

— У меня сегодня праздник. Выпьете со мной?

— Праздник? — пролепетала я. — А…

— Вышла книга моего друга, на которую он убил лет пять своей недлинной жизни. Будете?

Я кивнула, чтобы не злить его.

— А о чем книга?

— О Нью-Йоркской публичной библиотеке, история, редкие книги… всякое такое.

Он поднял с пола книгу и протянул мне. На обложке — величественное здание в классическом стиле: колонны, широкая мраморная лестница, львы по бокам. Громадное полотнище-объявление, свисающее с горизонтального флагштока, на манер знамен в рыцарских замках, о выставке восточных рукописей. На ступеньках сидят и лежат пестро одетые молодые люди с книгами, конспектами, бутербродами, бумажными стаканчиками с кофе и мороженым.

«History of culture: New York Public Library» [9]. Автор — Майкл Гриффит. Я раскрываю книгу, читаю посвящение: «Моим друзьям — Ли Чену из Нью-Йорка и Саше из Восточной Европы, которые меня понимали». На титуле — портрет автора. Улыбающийся парень лет двадцати пяти, с длинными светлыми волосами, в белой рубашке с распахнутым воротом. Майкл Гриффит.

— Он американец? — спросила я.

— Да. — Он протянул мне свой стакан со светло-коричневой жидкостью. — За Майкла! — Сам выпил из горлышка. Я пригубила.

— Я жил в Нью-Йорке почти полтора года, изучал финансы в Барухе [10], — сказал Ситников. — Практически не вылезал из библиотеки. А Майкл работал там в справочном зале. Это вроде нашего читального. Классный был парень.

— Был?

— Был. Уже нет. Умер в декабре прошлого года.

— Такой молодой… и умер? Почему?

— Точно не знаю, но подозреваю, что от СПИДа. Он был гей. Да нет, со мной все в порядке в этом смысле, — ответил он, заметив мой взгляд. Я вспыхнула.

— Он мучился от болей в спине и сидел на сильных болеутоляющих. Удивительный человек был, совсем не похожий на американца в расхожем о них представлении. Начитанный, ироничный, очень деликатный. Он научил меня… терпимости. Я же их породу за людей не считал, скажи мне, что я буду пить с геем… подох бы раньше! Никогда не забуду… часто вспоминаю… К ним в читальный зал чуть не каждый день ходила бродяжка не бродяжка, неопределенного возраста, в зачуханной одежде, босиком. В Нью-Йорке таких тьма. И никто ее не гнал, вот что удивительно! И не выказывал неудовольствия, не пожимал плечами за ее спиной, не крутил пальцем. Сидела, листала журналы, что-то бормотала. Ну, я однажды и вылез со своими совковыми суждениями — нечего, мол, ей тут делать, рядом с приличными людьми, ей место в психушке. А Майкл мне ответил, что права у нее такие же, как и у остальных, так как они живут, слава богу, в свободной стране. И добавил, что, может быть, библиотека — единственное доступное ей интеллектуальное удовольствие. И все это так мягко, без малейшего упрека или назидания. «Знаешь, Саша, — сказал он мне, — она счастлива здесь!» И я вспомнил чеховского «Черного монаха» и попытался пересказать Майклу на своем убогом английском. О душевнобольном человеке, который стал несчастным, когда излечился от своего безумия. Майкл страшно заинтересовался, записал название… — Ситников помолчал немного и вдруг сказал, уставясь мне в глаза: — Почему они все умирают? Что я, проклятый? Какого черта?

Я промолчала — что ж тут скажешь…

— Давайте за… них! — сказал он.

— Давайте, — вздохнула я.

Он снова приложился к горлышку.

— Александр Павлович! — решилась я. — Я хочу попросить вас…

Ситников посмотрел вопросительно и вполне доброжелательно, и я выложила ему все о Володе Галкине, о том, какой он несчастный, больной и что ему нужно помочь. Увлекшись, я не заметила неприятного выражения, появившегося на лице Ситникова, и вздрогнула, когда он, вскочив с дивана, заорал:

— Ваш Галкин — ничтожество! Слизняк! Я и пальцем не шевельну, чтоб ему помочь! Помогайте сами, вы ведь богатая женщина! А ваш Галкин никогда не отказывался принять деньги у женщин! Так что с этим проблем не будет. Вперед! Но без меня.

Он еще что-то орал, с ненавистью наступая на меня, и это было так страшно, что я рванула к выходу.

Ситников поймал меня за локоть уже у самой двери. Я только пискнула… 

Глава 10. Больница для избранных

Я добралась домой около полуночи. Ситников был пьян, а потому: «Извините, мадам, но придется на такси!» С издевкой в голосе. До чего же неприятный все-таки тип! Скотина.

Я переступила порог, и теплое, наполненное особой, «пустой» тишиной нутро дома мягко вобрало меня. Тусклый уличный фонарь освещал гостиную неверным светом. Купер, лежавший на диванной подушке, потягиваясь, поднялся навстречу. В темноте он казался черным и громадным, как пантера.