Японский парфюмер - Инна Бачинская

— Не знала, но мы с ней очень подружились. Алина была незаурядной женщиной — красивой, умной, с сильным характером, который почему-то принято считать мужским, хотя где они, эти мужчины с мужским характером? Товарища в беде ни за что бы не бросила! — Лидия Антоновна вздохнула. — Как несправедливо устроена жизнь! Ей бы жить да жить, а вот, поди ж ты, нет ее больше. Просто не верится. — Она замолчала, печально покивала. — Знаете, она бывала у меня дома, я угощала ее кофе и миндальным печеньем, она его очень любила… Она рассказывала мне о своей жизни. Она очень хотела детей, но… она не была счастлива в семейной жизни, может, потому и детей не было. А может, наоборот, была несчастлива, потому что их не было. Она никогда не жаловалась, гордость не позволяла, но ведь одна женщина всегда поймет другую, правда? Я видела ее мужа всего один раз, но и этого было вполне достаточно. Она как-то привела его к нам на вечер, на Новый год, кажется. Внешне ничего, представительный, но какой-то вялый, замороженный, весь вечер просидел молча, только зыркал исподлобья. Мы все решили, что он ей не пара. Она была намного интереснее, образованнее. И я думаю, она его не любила. — Голос Лидии Антоновны понижается до шепота. — Может, и детей не было, потому что не любила. Она даже его фамилию не взяла, оставила свою. А потом этот дурацкий конфликт из-за сухого молока… Она очень переживала. Наш Игорь Петрович — прекрасный человек, но иногда бывает крут. Мы все думали, что он ее уволит. И Савика, Савелия Константиновича, нашего бухгалтера, вместе с ней.

— А при чем здесь ваш бухгалтер? — Я насторожилась — «сделала стойку», как дядюшкин курцхар при виде соседских кур, за неимением уток.

— Ну, как же, — глаза Лидии Антоновны сияли мягким растроганным блеском, — у них же любовь была… как в кино. Алина мне сама рассказала. Но я и так все знала. Все знали. Да они ничего и не скрывали. То есть, конечно, Алиночка не скрывала, говорила: «Любовь — это святое, это самое большое чудо на свете, горе тем, кто разлучит влюбленных…» Савик, правда, стеснялся. Ну, да он всегда глазки прятал… Ничего особенного, такой незаметный человечек, совсем не герой, но вот поди ж ты, рассмотрела она в нем что-то. Говорила мне: «Он такой нежный, добрый, доверчивый, как ребенок». — Голос Лидии Антоновны приобретает мечтательные интонации. — Почему именно он, а не более подходящий ей сильный и мужественный человек? Любовь слепа, да и слава богу, а то род человеческий повывелся бы. Встречались они где-то там, подальше от людских глаз, бродили, смотрели на звезды.

«Ах, он знает названия звезд!», «Ах, он пишет стихи!». А кто их не пишет сейчас? Правда, я никогда бы не подумала, что Савик сочиняет стихи. «Ах, он такой беззащитный!». И, разумеется, готова была за Савика в огонь и в воду, — голос Лидии Антоновны журчит как ручеек, и, к своему ужасу, я чувствую, что меня начинает клонить в сон. Не надо было налегать на вареники!

— «Ах, его дома не понимают!», «Жена его простая женщина, она ему не пара!». Видела я его жену. Действительно, простовата, но, по-моему, ему в самый раз — здоровая, ядреная тетка из предместья, необразованная, хваткая, лавочный бизнес у нее, торгует всякой мелочовкой. А Савелий Константинович по природе своей человек мягкий, несмелый. Он за ней как за каменной стеной. Правда, как-то раз он пришел с большим синяком под глазом, и все еще смеялись, что его жена поколотила. О том, что у них с Алиной роман, знали все. Их постоянно видели вместе, причем Алина нисколько не стеснялась, а наоборот, как будто даже гордилась, всегда веселая была, смеялась. Бывало, что-то ему рассказывает, а он, как зайчик, от страха ушки прижимает, по сторонам не смотрит, боится. И все гадали, чем дело кончится: уведет она его у жены или нет? Знаете, я иногда думаю, что Алина придумала эту любовь не только для себя, но и для него тоже, сам бы он не посмел. — Лидия Антоновна, улыбаясь, смотрит на меня. — И я ее очень понимала — ей так хотелось любить и быть любимой. Я как-то очень деликатно намекнула, что Савик ей не пара, но она твердо сказала, что ее жизнь — это ее жизнь, и она проживет ее без советов всяких доброжелателей… И перестала ходить ко мне. — В голосе Лидии Антоновны слышится обида. — Знаете, эти отношения не могли кончиться добром. Так и случилось. В один прекрасный день жена Савика закатила ей скандал прямо у нас в вестибюле, в самом конце рабочего дня, на глазах у всех сотрудников. Все высыпали в коридор, а той того только и надо. Орала, что Алина — падшая женщина, слова она, конечно, другие употребляла, разрушает семью, оставляет детей сиротами. У них взрослые сын и дочь, торгуют по ларькам. Возбудилась, визжит, кровь из носа пошла… Одним словом, убивают ее, караул, спасите, люди добрые! Савик в это время где-то прятался, а Алина стояла, как Орлеанская дева, бледная, с презрительным выражением лица, и только повторяла как автомат: «Я вам не сделала ничего плохого, уходите!» — Ужас! Сцена как из греческой трагедии — две женщины, одна — фурия, другая — холодна как лед, и насмерть перепуганный мужчина — яблоко раздора! И любопытная публика, хихиканье — не каждый ведь день такое увидишь. Потом бедный Савелий Константинович собрался с силами, вышел откуда-то и к жене: «Машенька, Машенька, я прошу тебя, не надо, люди ведь, пошли домой, дома поговорим!» А Машенька как рявкнет: «Молчи, подонок! Я людей не боюсь! Пусть все знают, с кем ты связался!» Ну, разумеется, все это другими словами. И снова крик, визг, чуть ли не врукопашную рвется! Я Алину увела почти силой. Она была как в столбняке, белая, губы трясутся, сказать ничего не может, зубы стучат о край стакана… Пришла в себя и говорит: «А все равно, любовь победит! Мы будем вместе!»

А я подумала, что теперь Савик к Алине на пушечный выстрел не подойдет, зайчонок наш, и крест будет нести она одна. — Лидия Антоновна замолчала и задумалась. — Сильной женщине трудно найти достойного мужчину, вот она и она придумывает себе любовь. И с мужем у нее, видимо, так было, и с этим тоже. А где ж сильного-то взять? Алиночка достойнейшим человеком была, красивая, честная душа, но, если откровенно, с ней трудно было… — Лидия Антоновна достала из сумочки носовой платочек, промокнула глаза. — Безумно жаль ее, ни муж, ни Савик не были ее героями…

— А потом что было?

— Да ничего! Савик исчез. Алина, если и страдала, то виду не подавала. Ходила с высоко поднятой головой. Глаз не прятала. Игорь Петрович отправил ее в командировку на несколько недель. Он хоть и сухарь, но мне кажется, сочувствовал ей и даже симпатизировал. Ну, уехала она, а тут конец зимы, солнце, весна, новая жизнь… Вернулась она на работу в начале апреля, красивая, нарядная, в белом пальто — она белое любила, веселая, смеется… Ну, думаю, — Лидия Антоновна глубоко вздыхает, прикладывает ладошки к щекам, — пронесло.

— А Савик?

— Он после того случая на работе больше не появился. Его мадам принесла заявление об уходе. И все. А через шесть недель Алиночки не стало. Десятого мая. И знаете, мне кажется, она чувствовала что-то. У нас первого был вечер — мы тут все праздники отмечаем, и церковные, и старые, советские — и ее попросили спеть. У нее был замечательный голос, сильный, глубокий, жаль, что она никогда не училась… Она спела романс «Не уходи, побудь со мною». Спела с таким чувством, с такой тоской, что женщины наши даже прослезились. — Лидия Антоновна, не стесняясь, плачет, вытирая глаза скомканным мокрым носовым платочком. — Ну, а потом, одиннадцатого мая, нам звонят на работу и сообщают, что вечером десятого ее сбила машина, где-то около дома… Было следствие, припомнили историю с сухим молоком, ходили к нам примерно с месяц, спрашивали, искали, да тем дело и кончилось. Машину, что ее сбила, так и не нашли. Я до сих пор успокоиться не могу! — Лидия Антоновна всхлипывает. — Она была необыкновенная! Таких, как она, больше нет! Хотя ее многие не любили и считали, что она у нас все равно не задержится. Но я думаю, что… — Она колеблется мгновение, а потом, словно решившись, говорит: — Не все так просто! Наш Игорь Петрович, умнейший человек, он великолепно разбирается в людях, он же ее не уволил после той сухомолочной истории, оставил… Что-то, видно, было в ней, что импонировало ему. И меня это не удивляет, в ней была порода. И кто знает, если бы не эта нелепая смерть… — Фантазия романтической немолодой дамы расправляет крылья и готовится взлететь. Но тут она смотрит на часы и восклицает: — Ох, засиделись мы с вами, Катюша! Мне пора.

Я не удержалась и спросила:

— А вы давно знаете Игоря Петровича?

— Лет тридцать, не меньше, — улыбнулась Лидия Антоновна. — Я у него на кафедре проработала всю свою жизнь. Вот он и позвал меня к себе.

— Почему дома? — удивилась Екатерина. — Кафедра-то ваша существует.

— Катюша… Вы не против, что я вас так называю? У вас прекрасное имя, говорят, Екатерина — это не имя, а характер. Катюша, сколько мне лет, по-вашему?