Наследница Роксоланы - Эмине Хелваджи

(Да что это за сон во сне, глупость какая! Впрочем, не бóльшая глупость, чем чтение мыслей той, которой не было никогда, – потому что у султана всего одна дочь. И родинки на виске у нее никогда не было, ведь иначе получится, что она вовсе не дочь султана…)

Озаренная светом комната сразу стала больше и выше – настоящая зала, уставленная в беспорядке сундуками и невысокими столами. Какие-то были перевернуты, какие-то небрежно отодвинуты в сторону – было похоже на то, что кто-то весьма усердно здесь что-то искал.

Но очень, очень много лет назад.

– Разделимся, – шепнула младшая сестра.

– А как же быть с лампой? – спохватилась девочка. – Лучше держаться поближе к свету…

– Но вдвоем мы сможем просматривать все куда быстрее! – с какой-то странной настойчивостью возразила сестра. – Давай оставим лампу на столе, а все интересные находки будем сносить к ней и изучать уже при свете. Согласна?

Девочка не особенно хотела уходить в темноту одна. Но страха не выказала – и младшая засмеет, и самой стыдно!

Каждый лист и свиток здесь были покрыты тонкой вязью письма. Разные арабские шрифты, персидские… торжественный унциал византийских времен… какие-то вовсе невиданные иероглифы…

Девочке хотелось бросить хотя бы беглый взгляд на каждую из находок, но до рассвета оставалось не так уж много времени – и с каждым часом все меньше шансов, что задуманное удастся.

– Ладно. Ищи свои, самые интересные, – сказала она со вздохом, и сестра тут же скользнула в сторону, за соседний стеллаж. Время в самом деле утекало, как песок через узкую горловину часов.

Они искали. К исходу третьего часа глаза у девочки устали, а кончики пальцев стали темными от пыли.

– Мы не найдем, – пожаловалась она, откладывая в сторону очередной просмотренный свиток.

Младшая помотала головой.

– У нас еще есть время, – твердо сказала она. – И причина.

Девочка кивнула. Она тоже помнила, что это за причина.

(…Вот только сейчас, столько лет спустя и во сне, ее никак вспомнить не удается!)

– Значит, продолжаем искать!

Но в голосе младшей уже не чувствуется прежней уверенности. Она почти безнадежно принимается перебирать свитки, которые только что принесла старшая. Чертежи какого-то моста, описания на нескольких страницах…

И вот тут на одном из листов пергамента – они обе вздрогнули – обнаружился сочащийся свежей кровью отпечаток ладони. Мужской ладони, вдвое большей, чем их собственные.

Девочка зажмурилась, а когда открыла глаза, никакого кровавого отпечатка, конечно же, не было. Но… что это за два строения, очень узнаваемых, очень похожих друг на друга?

– Смотри, это же она! Башня Лучников!

– Это мы, – возражает сестра. – Близняшки…

И впрямь, трудно было не подумать об этом. Сдвоенная Башня Лучников: два греческих укрепления, на внешнюю и внутреннюю сторону тогдашней крепости, как воины спина к спине.

Девочка вскрикнула от радости и бросилась младшей на шею.

– Нашли! Нашли!

– Погоди, – осадила ее сестра, хотя ей самой, это же видно, хочется плясать от радости. – Сами-то чертежи и в новой библиотеке были, помнишь? А нам нужно кое-что другое… старое-старое, позабытое с византийской поры…

И они принялись искать дальше. Сшитый в тетрадки пергамент, свитки, бумажные книги, отдельные листы…

Нужный чертеж нашелся за час до рассвета. И снова тем же таинственным образом: мелькнул на его обороте кровавый отпечаток – но исчез, когда девочки одновременно потянулись к листу.

– Как-то странно, – пробормотала она, крутя в руках свиток в поисках «верха» и «низа». – Неужели никто не знает об этом секрете? И он даже почти не охраняется…

– А тебе что, досадно?

– Нет. Но сама посуди: это же крепость, ну и дворец теперь. А если бы мы были не мы, но враги?

(И тут же усмехнулась, представив себе эту картину: вражеские лазутчики, уже сумевшие пробраться во дворец, посреди ночи залазят в запретное книгохранилище, чтобы найти… Вот именно: найти вход во дворец. В котором они сейчас пребывают.)

– Какая разница, – махнула рукой сестра, – главное, что нашли!

Торопливо свернула свиток и сунула его за пазуху.

– Пойдем, – говорит она, задувая лампу. – Рассвет уже скоро.

Девочка споро принялась было раскладывать бумаги в хоть каком-то подобии прежнего порядка, но тут же махнула рукой. Все равно никто ничего не заметит.

Младшая сестра подошла к лазу и снова первой протиснулась внутрь. Времени оставалось всего ничего. Теперь девочкам нужно было как следует торопиться.

Сестра идет впереди. Ее зовут Орыся. Ее нет и не было никогда…

Хрипя, разрывая на горле ворот рубахи, Михримах садится в кровати.

В углах комнаты тлеют ночники: она давно уже не ложится спать без света. Дом безмолвен, но тишина его какая-то обманчивая, неестественная. Не спит он, а притаился.

Конечно, служанка слышала, насколько беспокоен сон госпожи. И старший евнух слышал, ему вообще положено не пропускать ничего, что творится в доме, даже посреди глухой ночи.

Хлопни сейчас в ладоши – и из противоположных дверей вбегут они оба: с прохладительным питьем, с теплым питьем, с ароматическими солями. С лекарствами. С причитаниями.

Михримах, дочь султана, жена великого визиря – отставного и сосланного, но это мы еще посмотрим, надолго ли! – не спешит подать знак. И слуги остаются за дверями. Изо всех сил притворяются, что ничего не слышали они, что спят сейчас. Что их там вообще нет.

Михримах встает. Проходит через спальню, садится в изящное, генуэзской работы кресло. При тусклом свете ночника смотрится в зеркало. Без всякого удовольствия видит там свое измятое скверной ночью лицо, начавшее недавно грузнеть тело. Поднимается с кресла. Придирчиво ощупывает себя – и приходит к выводу, что все-таки она еще гибка и подвижна.

То-то.

Снова смотрит в зеркало. Оно двойное, причем высокие, в полный рост венецианские стекла расположены под углом. И сейчас в них можно увидеть сразу двух. Двух Михримах…

Женщина закрывает глаза. Ей не хочется смотреть на своего двойника.

Она помнит. Все помнит. Всегда помнила.

Была у нее сестра, младше всего на полчаса. Неотличимая – если забыть о родинке на виске.

И звали ее Орыся…

Дворец у проклятой дочки роксоланки Хюррем был под стать той мерзости, каковая, несомненно, творилась в душе у Михримах, жены Рустема-паши. На виду то, что не стыдно показать правоверным, – ажурная вязь оконных переплетов, увитых виноградной лозой, приятные глазу очертания беседок, полускрытых за невысокой изгородью, изразцовые плитки, покрывающие второй этаж. Ну а внутри… О, внутри все совсем не так. Внутри полумрак, будто хозяйке дома есть что скрывать… хотя чего там, наверняка есть! Хотя бы грешную свою сущность. Внутри камень, сухой и бесплодный камень, пусть и изукрашенный богато золотом, пусть и занавешенный тяжелыми бархатными шторами. Камень, такой же серый и суровый, как сердце султанской дочери.