Под тенью века. С. Н. Дурылин в воспоминаниях, письмах, документах - Коллектив авторов -- Биографии и мемуары

дружбы. В первый раз после многих лет и в последний раз в его жизни вокруг Сергея Николаевича собрались одновременно, оставшиеся в живых, его ученики. Как он загорелся, когда я ему подал мысль об этой встрече! Всех нас, людей во многом разных, не имеющих других точек соприкосновения между собой, объединила близость к нашему общему другу.

Сергей Николаевич вел всегда очень замкнутую жизнь. Его сферой была сфера мысли, сфера труда. Но он всегда помнил, знал своих друзей, вернее, всегда чувствовал их, имел их всегда в поле своего зрения. Человек необыкновенной душевности и сердечной теплоты, он именно чувствовал сердцем своим связь с людьми. Для него такая встреча была настоящим праздником, торжественным днем.

Он встретил нас не только как любящий друг, но и как отец и наставник, и его беседа с нами невольно и естественно перешла в форму торжественной речи. Трудно передать ее содержание, но я никогда не забуду ее внутреннего, душевного строя. Он как бы подводил итоги своим личным отношениям с близкими людьми, обращался ко всем вместе и к каждому в отдельности, и каждому уяснялось значение его собственной жизни, собственной деятельности.

Для меня, его ученика, человека другого поколения, это была сорокалетняя дата дружбы. Многие из его друзей были когда-то его учениками, и, строго говоря, став самостоятельными людьми, они в той или иной степени продолжали оставаться по отношению к нему в этой роли. И для меня Сергей Николаевич прежде всего был учителем, но учителем особого рода. Одному ему известными способами он сочетал в качестве педагога строгое следование программе с живым общением.

Он начал заниматься со мною, когда я был 9-летним мальчиком, начал заниматься, чтобы подготовить меня в 1-й класс средней школы. Но вскоре, по настоятельной просьбе ученика, переход в школу был отложен на несколько лет и состоялся через 3 года, и то потому, что началась война. Расстаться с Сергеем Николаевичем, отказаться от ежедневного общения с ним было невозможно.

Сергей Николаевич занимался всеми предметами, кроме иностранных языков, но, помимо того, он ходил с учениками в театр, концерты, картинные галереи, выставки, приходил по вечерам в гости, читал вслух. Как успевал он все это при своей необыкновенно широкой и сложной деятельности — непостижимо. Он сразу стал для меня, девятилетнего мальчика, любимым другом, хотя принадлежал к другому поколению. Он задумал со мною издавать рукописный журнал — «Светлый журнальчик», как мы его называли, в нем помещались собственные стихи, рассказы, рисунки, загадки. Учитель неизменно направлял развитие вкуса и интересов ученика, и они были тем живее и определеннее, что органически сливались с отношением к человеку, старшему другу. В дни рождения, именин он был для мальчика самым любимым гостем, его подарки, большею частью книги, были самыми любимыми и дорогими подарками… Однажды, помню, в обыкновенный день он не пришел вечером в назначенный час в гости. Я горько плакал. В комнате казалось тускло и пусто, мрак овладел мною. Но вот, с виноватым видом, он торопливо вбежал в комнату, но я не мог подняться сразу ему навстречу, не мог сразу простить ему его промедления — такова была моя ревность.

Сергей Николаевич бесконечно любил природу, но только свою русскую, иные миры были ему незнакомы. Он был так полон русской жизнью, что искать другой не мог. Особенно он любил Русский Север, отсюда один его юношеский псевдоним: «Сергей Северный»; не раз ездил летом со старшими учениками в северный край. В этих поездках принять участие мне не привелось, но привелось несколько раз выезжать с ним из Москвы за город. Мы катались с ледяной горы в мазанках и на санках. Он, как мальчик, наслаждался тем, как мазанки (замороженные соломенные гнезда или лукошки) вращались вокруг своей оси, стремглав несясь под гору. Он же впервые познакомил меня с далекой деревней степной полосы. Я помню первую ночную поездку в розвальнях по хрустящему снегу, аромат сухого сена. <…>

Такова была форма его общения с учениками, форма его деятельности, такова была форма его жизни.

Сергей Николаевич любил соединять своих учеников. Однажды их силами он поставил спектакль — шутотрагедию Крылова «Трумф или Подщипа». Выбор сюжета говорит о размахе его программы. «Подщипу» мало кто знает, кроме литературоведов, хотя это один из настоящих шедевров русской классики. Он дал нам Крылова не только как баснописца, но показал его нам шире, во всем диапазоне его творческого наследия. И это относилось ко всему, занимался ли он литературой или географией, историей или математикой. В те времена он много работал по археологии и вносил в уроки по истории такие сведения, которые далеко выходили из пределов школьных требований. Трудно поверить, что не кто как он увлек меня астрономией, и когда я не на шутку заинтересовался этим предметом, подарил мне книгу Клейна «Астрономические вечера». Помнится, я тогда спрашивал себя: можно ли придумать такой вопрос, на который Сергей Николаевич ответил бы «не знаю», и пришел к выводу, что нельзя.

[Продолжение см. в главе «Воспоминания сослуживцев и товарищей по работе».]

Угримов Александр Александрович[166]

Угримов Александр Александрович (1906–1981) — эмигрант первой волны, член движения малороссов, участник Французского сопротивления. В 1922 году вместе с родителями был выслан из России на «философском пароходе». Его отец, Александр Иванович Угримов (1874–1974), — доктор биологических наук, президент Московского сельскохозяйственного общества, в 1921 году входил в состав Всероссийского комитета помощи голодающим. Мать — Надежда Владимировна (урожд. Гаркави) была прихожанкой церкви Николы в Плотниках, ее духовным отцом был протоиерей Иосиф Фудель. В 1948 году А. А. Угримов с женой вернулся в СССР, где оба были арестованы в том же году и осуждены на десять лет лагерей строгого режима. В 1954 году были освобождены. А. А. Угримов работал переводчиком. После выхода на пенсию писал воспоминания. В 1914–1915 годах С. Н. Дурылин был учителем-воспитателем Саши Угримова (Шу-шу).

…Только занятия с Сергеем Николаевичем Дурылиным я любил и хорошо запомнил. Может быть, именно потому, что собственно занятий было мало. …Какие-то занятия были, но, главное, он мне рисовал цветными карандашами в большом альбоме батальные картинки, сражения русских и турок, которые мы с ним в ходе творчества и обсуждали. В конце занимались гимнастикой, т. е. я на него влезал, кувыркался, словом, было весело. <…> Помню, потом, после занятий со мною, у него часто бывали с мамой долгие умные разговоры (видимо, на религиозно-философские темы или политические). <…> Он был, кажется, единственным педагогом, которого я в детстве любил…

Пигарёв Кирилл Васильевич