Литературные тайны Петербурга. Писатели, судьбы, книги - Владимир Викторович Малышев

его изумительное по изобразительной силе стихотворение «Петербург», написанное в Берлине:

Мне чудится в Рождественское утро

мой легкий, мой воздушный Петербург…

Я странствую по набережной…

Солнце взошло туманной розой.

Пухлым слоем снег тянется по выпуклым перилам.

И рысаки под сетками цветными

проносятся, как сказочные птицы;

а вдалеке, за ширью снежной, тают

в лазури сизой розовые струи

над кровлями; как призрак золотистый,

мерцает крепость (в полдень бухнет пушка:

сперва дымок, потом раскат звенящий);

и на снегу зеленой бирюзою

горят квадраты вырезанных льдин.

«Может, я выжил бы…»

Таким он запомнил свой город и до конца жизни мучился от того, что ему пришлось оказаться далеко от него, на чужбине:

…Ты растаял,

ты отлетел, а я влачу виденья

в иных краях – на площадях зеркальных,

на палубах скользящих… Трудно мне…

Белла Ахмадулина, которая, приехав в Швейцарию, встретилась с писателем незадолго до его смерти, потом вспоминала, что Набоков неожиданно сказал:

– А жаль, что я не остался в России, уехал.

Жена Набокова, отмечает Ахмадулина, тут же вмешалась:

– Но ведь тебя, наверное, там сгноили бы в лагерях!

Набоков покачал головой:

– Кто знает, может, я выжил бы. Зато потом стал бы совсем другим писателем и, может быть, гораздо лучшим…»

А дом остался

Внешне дом на Большой Морской, переживший все войны и революции, выглядит сегодня почти так же, как и во времена юности Набокова. «Наш розовый гранитный особняк был номер 47 по Большой Морской», – вспоминал он. Из огромной библиотеки отца, насчитывавшей 11 тыс. томов, мебели не сохранилось ничего. Остался сейф на втором этаже, лифт, цветные стекла, о которых он вспоминал в своих произведениях, да еще изразцовая печь, расписанная бабочками.

«Башня поэтов»

Уже более ста лет прошло после начала литературных собраний в знаменитой «Башне» – квартире поэта и философа Вячеслава Иванова, которая располагалась в доме на углу Шпалерной и Таврической улиц. Там перебывали чуть ли не все знаменитости Петербурга начала прошлого века: поэты, писатели, философы, артисты и даже будущие революционеры. Блок там впервые читал свою легендарную «Незнакомку», а Гумилев – африканские стихи об «изысканном жирафе». Но потом судьба многих беспечных посетителей «Башни» сложилась трагически…

«Башня» – настройка в виде широкого купола над крышей дома № 35, что на углу Шпалерной и Таврической, – одно из самых знаменитых мест в истории русской поэзии и литературы. Летом 1905 года в квартире на последнем этаже поселился, приехав из-за границы, знаменитый поэт и теоретик символизма, знаток истории и культуры Древнего мира Вячеслав Иванов. Он был студентом историко-филологического факультета и уже после второго курса его, как одного из самых способных, послали для продолжения учебы за границу. Несколько лет он провел в библиотеках и университетских аудиториях Берлина и Парижа. Знания Иванова были поразительны. Говорили, что он писал по латыни и знал ее как древний римлянин. Кроме латыни он хорошо владел и многими другими языки, переводил с итальянского, французского, армянского, латышского, финского. А еще он был прекрасным поэтом, одним из основоположников символизма. Сама внешность хозяина «Башни» была необыкновенной. Как писал художник М. Добужинский, «Вячеслав Иванов носил золотую бородку и золотую гриву волос, всегда был в черном сюртуке с черным галстуком, завязанным бантом». Один из современников назвал его «единственным академиком среди русских литераторов». Иванов обожал ученые беседы и был прекрасным, очень внимательным к другим собеседником.

Сивилла Микеланджело

Под стать хозяину «Башни» была и ее хозяйка жена Иванова Лидия Зиновьева-Аннибал, которая тоже обладала необыкновенной внешностью – всегда в красной греческой тунике, она была необыкновенно красива и своим смуглым лицом походила на Сивиллу Микеланджело. Ее отец был родом из Сербии, а мать – шведская баронесса. Философ Николай Бердяев, который был постоянным председателем вечеров в «Башне», писал о ней с восторгом. Когда прекрасная Лидия появлялась на публике, все смолкали и не могли оторвать от нее глаз, она и впрямь была похожа на богиню. Гости дружно называли ее Диотимой по имени необыкновенной по красоте и мудрости героини платоновского диалога «Пир».

Зиновьева-Аннибал и Иванов познакомились в Риме, когда оба были уже женаты. Однако взаимное увлечение оказалось настолько сильным, что они решили отказаться от прошлого. Свадьбу сыграли в греческой церкви Ливорно, где им, по традиции, надели на голову венки из виноградных лоз. В этом новобрачные увидели особое предзнаменование и с тех пор в «Башне» царил культ Диониса, бога вина и виноделия, веселых посиделок с друзьями.

Пришелец, на башне притон я обрел

С моей царицей – Сивиллой.

Над городом-мороком – смутный орел

С орлицею ширококрылой…

Писал Иванов о вечерах в своей квартире.

Праздник жизни

Вставал Иванов поздно, около двух часов дня. Завтракал, потом неторопливо разбирал почту, правил рукописи, писал письма, статьи. К обеду приступал около семи вечера, а гости, – собрания происходили обычно по средам, – приезжали к нему ближе к полуночи. Кто там только не был! Поэты Блок, Мандельштам, Белый, Кузьмин, Волошин, Хлебников, Гумилев, философы Бердяев, Степун, писатели Мережковский, Гиппиус, Сологуб, Зайцев и многие другие, в том числе будущий министр культуры у большевиков Луначарский.

После чая собравшиеся приступали к чтению докладов. В бурных спорах обсуждались вопросы литературы, философии, истории, теория символизма, мистические идеи. Для посторонних их дискуссии были совершенно непонятны. Однажды кухарка Иванова посетовала, что господа, хотя и говорят по-русски, «но ничего понять нельзя!».

Стихи над городом

Однако не менее важным занятием посетителей «Башни» была декламация стихов. Причем часто это делали сами поэты. Так, Блок впервые прочитал там свою «Незнакомку», почти сразу же после того, как она была написана. Сделал он это, тогда еще молодой, загорелый, прямо на крыше, куда вел выход из «Башни». Присутствовавшие на том вечере вспоминали о нем с восторгом: великий поэт читал свои бессмертные стихи в белую петербургскую ночь перед самой зарей, стоя над спящим внизу огромным и таинственным в сумраке городом. «Нам хотелось, – вспоминал Корней Чуковский об этом необыкновенном чтении, – чтобы оно длилось часами, и вдруг, едва только он произнес последнее слово, из Таврического сада, который был тут же, внизу, какой-то воздушной волной донеслось до нас многоголосое соловьиное пение…»

Изысканный жираф

Такое же завораживающее