Интенсивная терапия. Истории о врачах, пациентах и о том, как их изменила пандемия - Гэвин Фрэнсис

свои методы лечения и технологии, но мы по-прежнему имеем дело с уязвимым человеческим телом, подвергаемся опасности новых инфекций и забываем уроки, вынесенные из прошлого.

Во время масштабной эпидемии холеры 1866 года Королевский лазарет Эдинбурга оказался переполнен и отказался принимать новых пациентов, поэтому городской совет организовал временную инфекционную больницу в бедном квартале города. Она располагалась в старом здании в районе Каугейт. (Аналогичная ситуация сложилась в некоторых лондонских больницах в марте и апреле 2020 года, когда перестало хватать кислорода, а не коек! Чтобы справиться с потоком пациентов, властям пришлось организовать временные коронавирусные госпитали.) Через несколько лет городской совет решил сохранить эту больницу. Она стала первой инфекционной больницей города, и это было очень кстати, поскольку в 1871 году разразилась эпидемия оспы. Через десять лет во время вспышки скарлатины лазарет снова оказался переполнен, и инфекционная больница вновь открыла двери для пациентов.

В 1880-х годах Королевский лазарет переехал в третий раз. Он занял новое здание, расположенное в нескольких сотнях метров от старого, а инфекционная больница (она стала называться Городской лихорадочной больницей) переехала в здания XVIII века на Инфермари-стрит. Там были 260 коек, изолятор для наиболее заразных пациентов, карантинный блок для родственников больных, а также дезинфекционный блок для обработки постельных принадлежностей и мебели из домов больных. Новой больнице даже выделили конную скорую помощь: одна повозка предназначалась исключительно для больных скарлатиной, вторая – для заболевших дифтерией, а третья – для тифозных. Когда в 1894 году в Эдинбурге одновременно разразились эпидемии оспы и скарлатины, даже Городская лихорадочная больница уже не справлялась. В Холирудском парке были построены деревянные хижины, как во время средневековых эпидемий чумы. Население города превысило 300 тысяч человек, и убожество викторианской промышленности было на пике. Городу требовалась еще одна инфекционная больница, и она была построена на юго-западе Эдинбурга у подножия холма Крейглокхарт. На момент открытия в 1903 году она вмещала 600 человек, но уже через несколько лет число мест было увеличено до 800.

Когда я учился медицине в 1990-х годах, у нас проходили там пары по вирусологии и эпидемиологии. В то время город пытался оправиться от кризиса СПИДа, и мои преподаватели были озадачены новыми вирусными заболеваниями. Я узнал, что, пока Литтлджон занимал должность первого санитарного врача, население города удвоилось, а младенческая смертность снизилась на 20 %[32]. Генри Литтлджон начал свою карьеру в годы, когда считалось, что болезни вызваны миазмами, а закончил ее в эпоху массовой вакцинации и общественной гигиены. Он застал последнюю эдинбургскую эпидемию холеры 1866 года и все еще был жив в 1907 году, когда был зафиксирован последний случай тифа.

До SARS-CoV-1 органы общественного здравоохранения, эпидемиологи и Всемирная организация здравоохранения предполагали, что следующая пандемия, подобно испанке или свиному гриппу 2009 года, будет пандемией гриппа. Тот факт, что это оказалась пандемия коронавируса, вызывающего 5–10 % случаев простуд, удивил всех. Оглядываясь назад, мы понимаем, что эти вызовы, брошенные системе общественного здравоохранения, свидетельствуют о надменности медицины: гораздо больше жизней было спасено благодаря улучшению жилищных условий, гигиене и вакцинации, чем с помощью скальпеля хирурга или лекарств.

Зайдя в больничную компьютерную систему, я посмотрел, как дела у мистера Магована, прочтя записи с обходов его лечащего врача, результаты томографии легких и лабораторных тестов. У него была пневмония, и, хотя первый тест на коронавирус оказался отрицательным, врачи все же подозревали у него COVID-19 и лечили соответственно. Симптомы и стремительное ухудшение самочувствия были слишком характерными для коронавируса, и после следующего мазка подозрения врачей подтвердились. Жена не могла его навестить. Я сочувствовал ей: в ожидании новостей она бродила по пустому дому, увешанному детскими рисунками. Не выпуская из рук мобильный телефон, она делала уборку и все время ждала звонка.

Однажды после дневной смены в клинике я направился в гостиницу для бездомных в центре города (организованную не «Стритворк»). У входа висели таблички на польском, английском и румынском, на которых было написано, что любой, кто станет пить алкоголь, должен будет уйти. Я подошел к стойке рецепции, заставленной картонными коробками с коричневыми бумажными пакетами с едой, и спросил, где могу найти доктора Бадда.

– Он будет в номере 217, – ответил администратор и указал на одну из гостиничных лестниц.

На протяжении многих лет мы с Джоном периодически работали вместе и часто пересекались в одной из эдинбургских клиник, где он работает на полную ставку. Его отличают непоколебимое спокойствие и нежный, размеренный подход к пациентам, а отношение к людям остается неизменным независимо от социального или медицинского кризиса, который он помогает преодолеть (в нескольких случаях я тоже обращался к нему за советом и помощью). Я поднялся по лестнице, покрытой клетчатым ковром, миновал обрамленные гравюры со сценами из жизни шотландцев и увидел доктора Бадда, разговаривающего с Дженнифер и Шантель – двумя молодыми врачами, служившими волонтерами в гостиницах для бездомных. Как и остальные их сокурсники, они были вынуждены выпуститься из медицинской школы раньше положенного срока, поскольку из-за пандемии выпускные экзамены были отменены. По словам Бадда, они помогали справляться с пандемией в качестве волонтеров, прежде чем устроиться на свою первую работу младшими врачами в августе. Джон собирался пойти проверить пациента, о котором они с коллегами особенно беспокоились.

– Хочешь пойти со мной? – спросил он.

Мы поднялись по лестнице в комнату Мартина. Джон постучал, дверь открыл крепкий лысый человек с застывшим выражением гнева на лице. У него на лбу был блестящий шрам, отражавший свет знаков пожарного выхода. Я взглянул на записи, которые держал в руках: он был одного возраста со мной, но выглядел на 20 лет старше. На лестнице Джон сказал мне, что Мартин только что вышел из тюрьмы, где он провел восемь лет. «Восемь лет!» – подумал я, вспоминая события, произошедшие со мной за эти годы.

В любое нормальное лето это был бы номер люкс с видом на замок, Старый город и Сады Принцесс-стрит[33]. Стоял чудесный летний день, и, несмотря на электрический гул и затаенное недовольство, город казался местом порядка и гармонии. В комнате было много консервных банок, но их содержимое было негде разогреть. Я увидел пакетики с быстрорастворимым супом, лапшу быстрого приготовления и электрический чайник в углу. Телевизор был включен, звук на максимуме. Джон заговорил с Мартином о его возбуждении и бессоннице.

– Это выше моих сил, – сказал Мартин. На его шраме блестел пот. – Я даже телевизор не могу смотреть, это уже слишком.

Джон нагнулся, взял пульт, лежавший на кровати, и спокойно выключил звук.

– Находитесь в тишине, если это помогает, – сказал он, – и больше гуляйте.

Джон также упомянул о рецептурных препаратах, доступных способах поддержки и помощи психолога, который мог поговорить с Мартином по видеосвязи, – можно было