На языке врага: стихи о войне и мире - Александр Михайлович Кабанов

зубного в кровь порошка,

снился мне общий единорог с головой ляшка.

Двух рабов пытаю огнем: вот – Кавафис, а вот – Целан,

кто из вас, чертей, замыслил побег, воскуряя план?

Как по очереди они умирали на дуэли и в пьяной драке —

подле черной речки-вонючки, в туберкулезном бараке.

Хан Гирей говорил, очищая луковицу от шелухи:

в песне – самое главное – не кричать,

в сексе – самое главное – не кончать.

Если бы все поэты – не дописывали стихи.

«Тишина выкипает, как чайник с большим свистком…»

Тишина выкипает, как чайник с большим свистком,

Тишинидзе не знал, что сахар – зовут песком,

Тишинюк позабыл заварку в мотне кальсон,

но, за всех ответят – коварный Пушкин и Тишинсон.

Тишинявичус сеет шпроты на черный хлеб,

как любить варенье, которое раньше еб?

Вот проснулся ветер и клонит деревья в сон:

но, за всех ответят кровавый Путин и Тишинсон.

Не война – войня, отцветает в полях бурьян,

помянем друг друга под твой коньяк, Тишинян,

сохнут радиоволны от суффиксов до морфем,

но, за всех ответит двуликий Сайленс FM-FM.

Покосились окна – и без окладов, и без оправ,

оказалось: Дзержинский – прав и Бжезинский – прав,

мы учились, авве, рассчитывать на авось:

чтобы это – быстрее кончилось, началось.

Чистилище

Этот девственный лес населяют инкубы,

а над ним – кучевые венки,

и у звезд выпадают молочные зубы:

вот такие дела, старики.

Дикий воздух гудел, как пчелиные соты,

где природа – сплошной новодел,

я настроил прицел и, сквозь эти красоты —

на тебя, моя радость, глядел.

Вот инкуб на суку пустельгу обрюхатил,

опускается ночь со стропил:

жил на свете поэт, украинский каратель —

потому, что Россию любил.

Инструкция

Фотографируй еду

перед тем как с нею

фотографируй еду

станет она вкуснее

Фотографируй ну

жник в котором люди

нам подают войну

будто пейзаж на блюде

эти бинты и йод

не просыхают с мая

может и смерть пройдет

кадры свои спасая

Фотографируй срез

времени в черно-белом

чей там зубной протез

щерится под обстрелом

Сквозь гробовую щель

фотографируй лица

о жена моя вермишель

гречка моя сестрица.

«А когда пришел черед умирать коту…»

А когда пришел черед умирать коту —

я купил себе самую лучшую наркоту:

две бутылки водки и закусь – два козинака,

и тогда я спросил кота —

что же ты умираешь, собака?

Помнишь, как я возил тебя отдыхать в Артек,

мой попугай-хомяк, мой человек,

я покупал тебе джинсы без пуговиц и ремня,

как же ты дальше будешь жить без меня?

«Солнцем снег занесло: каждый метр – солдатский, погонный…»

Солнцем снег занесло: каждый метр – солдатский, погонный,

золотится зима, принимая отвар мочегонный,

я примерз, как собачий язык примерзает к мертвецкой щеке,

а у взводного – рот на замке.

Солнцем снег занесло, и торчат посреди терриконов —

то пробитое пулей весло, то опять новогодняя ель,

в середине кита мы с тобой повстречались, Ионов —

и, обнявшись, присели на мель.

А вокруг: солнцем снег занесло вдоль по лестничной клетке,

и обломки фрегатов напали на наши объедки,

для чего мы с тобою сражались на этой войне,

потому, что так надобно было какой-то гэбне —

донесли из разведки.

Облака поутру, как пустые мешки для котят,

в министерстве культуры тебя и меня запретят:

так и будем скитаться, ходить по киту в недоумках,

постоянно вдвоем, спотыкаясь, по краю стола —

демон жертвенной похоти, сумчатый ангел бухла —

с мочегонным отваром в хозяйственных сумках.

«Я понимал: избыточность – одно…»

Я понимал: избыточность – одно,

а пустота – иная близость к чуду,

но, только лишь за то, что ты – окно,

я никогда смотреть в тебя не буду.

Там, на карнизе – подсыхает йод

и проступает кетчуп сквозь ужастик,

какую мерзость ласточка совьет —

в расчете полюбить металлопластик?

Я понимал, что за окном – музей

с халтурой и мазней для общепита,

и вытяжка из памяти моей,

как первое причастье – ядовита:

то вновь раскроют заговор бояр,

то пукнет Пушкин, то соврет Саврасов,

…уходят полицаи в Бабий Яр —

расстреливать жидов и пидарасов,

и полночь – медиатором луны —

лабает «Мурку» в африканском стиле,

я понимал, что люди – спасены,

но, кто тебе сказал, что их простили?

«То иссохнет весь, то опять зацветет табак…»

То иссохнет весь, то опять зацветет табак,

человек хоронит своих котов и собак,

а затем выносит сор из ночных стихов

и опять хоронит рыбок и хомяков.

Вот проснулся спирт и обратно упал в цене,

но уже не горит, как прежде, видать – к войне,

погружая душу на всю глубину страстей —

человек хоронит ангелов и чертей.

К голове приливает мрамор или гранит,

зеленеют клеммы, божественный дар искрит,

человек закрыт на вечный переучет,

если даже срок хранения – истечет.

2013

«Был четверг от слова