Ящик Пандоры - Анастасия Игнашева

«Но мы — писала бабуля, – старались не думать об этом. Практически ни у кого из нас не возникало даже мысли в правильности того, что делает власть».

«А государство тем временем превращалось в монстра» – подумала я.

Мемуары обрывались 1938 годом.

– А где остальное? – спросила я Стаса.

– Пока нету.

– То-есть – бабушка ещё ничего не написала?

– Она сказала, чтобы без неё никакие её бумаги не трогали. – ответил Стас.

– Понятно. Значит – про войну ничего нет.

– А зачем тебе война? – спросила Марго.

– Это же самое интересное. Вдруг бабуля решит рассказать про ящик?

– Вряд ли. – скептически пожала плечами Марго, – Насколько я успела её узнать – ваша бабушка прекрасно умеет держать язык за зубами и расскажет только то, что считает нужным. Думаю, что не случись этой кражи – мы бы вряд ли узнали бы что-нибудь про ящик. Разве что – после её смерти. Да и то – если бы ваша бабушка посчитала нужным вам его оставить.

– А что бы она с ним сделала? – спросил жену Стас.

– Ну, если бы она сочла, что оставлять вам ящик опасно – она же никого не допускала до него, то постаралась бы найти того, кто станет более надёжным и достойным. – резонно ответила Марго.

– По-любому – ящик надо найти до приезда бабушки. – подвёл итог Феля, – Когда она приезжает?

– Через четыре дня. – сказала я.

Времени было в обрез, а где искать этот чёртов ящик, – мы даже не представляли. На доблестную полицию надежды тоже не было.

После ужина я заглянула в бабушкину комнату и попыталась разыскать её бумаги, может – там есть разгадка? Хотя и терзали меня жуткие сомнения, что это поможет.

Бабушка писала свою сагу в толстой бухгалтерской книге. Почерк у неё оставлял желать лучшего, но был вполне читабельным. Записи, посвящённые войне, я нашла в другой тетради – сером гроссбухе, озаглавленном «Тетрадь для лекций». Надо отдать должное – порядок у бабули был образцовым во всём, что касалось её жизни. Тетради с мемуарами лежали в хронологическом порядке и были подписаны: «Детство», «Институт», «Война». Но и тут меня ждало разочарование: записи о войне обрывались 1943 годом и в том, что уже было записано, ни слова не было о проклятом ящике. Значит, он появился позже. Я пролистала тетрадь и незаметно зачиталась.

«На этот раз нас не забрасывали с самолёта. Нам предстояло пешком перейти линию фронта». – писала бабушка, описывая события лета 1943 года, – «К тому времени битва на Курской дуге была уже в самом разгаре и переходить нам предстояло на том участке, где наши войска недавно прорвали фронт. У немцев там было множество прорех в укреплениях. Наш переход готовился в этот раз особенно тщательно. Накануне меня вызвал к себе полковник Бобриков, курировавший нашу группу.

– Тебе, Томилина, будет особое задание. – сказал он, когда я явилась в его блиндаж. Мы были одни, даже своего ординарца – Яшу Курочкина, Иван Константинович куда-то выпроводил. Он положил передо мной фотографию немецкого офицера в парадном мундире с крестами и прочими регалиями.

– Запомни этого человека хорошенько. Это – наш человек, немецкий антифашист. Тебе предстоит с ним связаться. Знать его будешь только ты. Он почти не говорит по-русски, так что общаться с ним придётся по-немецки. А язык лучше всех знаешь ты. Имя этого человека должно оставаться в тайне. Тебе следует знать только его псевдоним – Гюберт. Именно так его знают и наши партизаны. Они помогут тебе выйти на него. Этот человек очень важен для нас. Сведения, которые он нам поставляет – поистине бесценны. Но в этот раз ему удалось добыть что-то действительно необычное. Настолько, что Гюберт не может передать эти сведения через обычный канал связи, а требует, чтобы к нему был прислан человек с Большой Земли. И ещё раз повторю – о вашем контакте с Гюбертом в группе знать не должны. Только в самом крайнем случае – если потребуется срочно вывести его на нашу территорию. Разумеется, помощь от партизан будет. Вас встретят на той стороне партизаны и препроводят на базу. Но в дальнейшем ваша группа будет действовать полностью независимо. Тем более, что сейчас положение у них аховое. Немцы лютуют и теснят их со всех сторон. А ваша цель, как я уже говорил – вот. – Иван Константинович ткнул пальцем в карту, – Эта территория не контролируется ни немцами, ни партизанами. Периодически сюда наведываются и те, и другие, но надолго не задерживаются. Твоя же задача – контакт с Гюбертом. И помни – этот человек крайне важен для нас. Если ему будет угрожать опасность – вывести любой ценой!

– Разрешите вопрос, товарищ полковник.

– Я так понимаю, тебя заинтересовало, кто он такой? Известно о нём немного. – ответил Бобриков, – Он потомственный аристократ, из Нижней Саксонии. Служит при штабе. Впервые вышел с нами на контакт весной 1942 года, когда его перевели сюда из Европы. Из Франции, если точнее. Настоящее его имя, думаю там, – Иван Константинович ткнул пальцем вверх, – известно. Но для нас всех он – Гюберт.

Я ещё раз посмотрела на фотографию, лежащую на столе передо мной. На меня смотрел красивый молодой мужчина, блондин, типичный немец с холодным непроницаемым лицом, которое не выражало ничего, кроме спокойного достоинства. Так началось моё знакомство с Гюбертом. Его настоящего имени я так и не узнала».

От чтения меня оторвал Стас.

– Тётя Маруся звонила. Бабуле внезапно стало плохо, её «скорая» забрала.

– Когда?

– Звонила только что.

– Куда, не сказала?

– Нет.

И полвечера мы обзванивали больницы. Бабулю обнаружили довольно далеко от нас – в больнице на улице Костюшко. Где это – я понятия не имела. Стас открыл карту города на компьютере, и нашёл – где-то у платформы «Ленинский проспект». На следующий день я работала и сама в больницу поехать не могла. Туда отправились Верка и Стас с Марго. Вернулись удручённые. К бабушке их не пустили – она лежала в палате интенсивной терапии и стоял вопрос о переводе её в реанимацию. По словам тёти Маруси, тоже примчавшейся в город, плохо ей стало внезапно. И врачи «скорой» сказали, что могли бы и не довезти.

– Всё одно к одному. – вздохнула Марго, – Сначала кража эта, теперь сама бабуля.

– Пришла беда – отворяй ворота. – подхватила Верка.

– Начинается «плач Ярославны». – поморщился Феликс.

Какая-то мысль шевельнулась было в моей голове, но пропала, не успев оформиться. Улучив момент, Феликс поманил меня за собой. Я прошла за ним в его комнату – обитал Фелька за кухней в крохотной комнатёнке, бывшей, видимо, когда-то, комнатой для прислуги. Сразу после войны огромная, занимавшая пол-этажа, барская квартира, была разделена на две капитальной стеной. Та часть, где располагался парадный вход, так и осталась коммунальной, а та часть, которая выходила на чёрную лестницу, стала нашей и со временем превратилась в отдельную. Здесь я родилась, здесь провела детство и юность, вышла замуж, отсюда уехала с мужем в отдалённый гарнизон, сюда же и вернулась вместе с детьми, и продолжала жить, овдовев. Прямо с лестницы, вошедшие в квартиру, попадали в нашу огромную, необозримую кухню, служившую всей нашей большой семье одновременно и прихожей, и гостиной, и столовой, и клубом. Прямо напротив двери помещался громадный резной буфет морёного дуба, оставшийся, очевидно, от прежних, дореволюционных хозяев, и переживший все мыслимые и немыслимые потрясения бурного ХХ века – и революции, и разруху, и войны и, ухитрившийся не сгореть в блокадных «буржуйках», этот буфет пережил даже ремонт, когда из квартиры было безжалостно выброшено всё, включая вполне пригодную мебель. Рядом с буфетом приткнулась новая газовая плита, потерявшая рядом с этим монстром весь свой европейский лоск. Посреди кухни раскинулся громадный круглый стол, ровесник буфета, тоже оставшийся с незапамятных времён, покрытый вязаной скатертью, вокруг которого стояли разномастные стулья. Ещё на кухне сразу справа от двери приткнулась дощатая, оклеенная обоями кабинка туалета (настоящий туалет по иронии судьбы оказался в другой половине квартиры), а сразу за ним – установленная уже после войны ванная, за старой ширмой в японском стиле. Ширму эту в начале «лихих 90-х» откуда-то притащил мой покойный муж. Итак, я прошла за Фелькой в его клетушку. Обстановка там была довольно спартанская – старое кресло-кровать, купленное в комиссионке по случаю, табуретка и журнальный столик из ИКЕИ. На столике лежал потрёпанный номер «Плейбоя» за прошлый год, который Фелька тут же схватил и попытался куда-то спрятать, но не найдя, куда, просто забросил под кресло, которое никогда не собирал. Я села на его шаткое ложе, Феля устроился на табуретке.