Проект 2012 - Дэн Юлин

– Помнишь? – Он даже представить не мог, что друг думает о том же. – Тогда…

– Помню. – Диман вытянул перед собой руки. – Видишь меня?

– Вроде… – В спину ткнулись ледышки грабок.

– Ой…

Теперь, как всегда, всё зависело от него, на Михаила надежды мало.

Десять шагов вперёд… осторожно… ещё три шага… стоп… кажется, впереди дверь. Костёр остановился, тронул матовый блеск, провёл пальцами по ржавому металлу. Ногти коснулись шершавой поверхности, бр-р… парень вздрогнул, вспоминая…

Пятнадцать лет назад они с Мишкой играли в прятки. В старой школе. Почему – уже не вспомнить, то ли дежурили, то ли ждали отлучившегося по делам отца. Но количество раздолбаев (пятеро), и среди них одну оторву – помнил прекрасно. Машка – безлунная ночь волос, курносый нос и два огромных небосвода хитрющих глаз…

– Чего встал? – Хрип Аспирина грубо выдернул из воспоминаний. – Не слышишь?

Отвали… слышит он всё, не глухой. Вспомнил просто. Кое-что странное, на что раньше не обращал внимание. Фразу, подслушанную в подвале школы, когда по глупости решил спрятаться «так, чтобы никто не нашёл».

– Они у двери… – Конец фразы Костёр не услышал, а додумал. – Иди же… – Михаил вцепился ему в плечо, словно хотел сломать ключицу.

Иди… вот сам и иди. Дмитрий нащупал ручку и с силой зло дёрнул. Возмущённо лязгнув, дверь плавно открылась. Слишком плавно…

Стало ещё светлее, похоже, в потолке и крыше находился пролом, через него и проникал свет с улицы. Сзади послышались удивлённые голоса преследователей и знакомый скрип входной двери.

– Я тебе говорю, открыта, – тихо сказал мужчина.

– Дай посвечу, – басом огрызнулись в ответ. – Отодвинься, придурок.

Костёр нырнул в проём. Следом метнулся Мишка: в этот раз тащить его не пришлось. Друзья прикрыли межкомнатную дверь, и, не чувствуя острых углов отвалившейся штукатурки, прижались мокрыми спинами к прохладной стене. Наступила тишина: похоже, незваные гости сомневались, стоит ли заходить внутрь.

В темноте зашуршало.

Диман вжался в стену, словно хотел в ней раствориться.

– Ты слышал?

Почему-то Дмитрию захотелось другу врезать.

– Заткнись, – едва слышно прошептал он. – Ради Бога, заткнись…

Шорох приблизился. Шорох? Не шорох, шаги… Дмитрий понял, на что это похоже. Так ходил сосед, древний старикан по прозвищу Борода. Шаркал по подъезду, не поднимая ног и оставляя в пыли смазанные следы. Они играли в следопытов и легко обнаруживали, где прошёл немощный дед.

Они любили играть в разные игры, например – прятки…

В подвале было темно. Наверное, как здесь, но скорее всего, светлее, в детстве всё кажется иначе. Но то, что они два маленьких придурка, Костёр не сомневался даже тогда. После того, как дверь с издевательским щелчком захлопнулась перед носом, и он убедился: изнутри её не открыть…

Ему показалось, или вонь стала сильнее?

В подвале школы так не пахло. Пахло ванной, вернее, паром, или сыростью, как говорил Костров-старший. Раньше он говорил, в ванной пахло мылом и туалетной водой (странно, Димка всегда думал, воняет мочой). Но после того, как мыло осталось только «хозяйственное», а туалетной воды не стало вовсе (парень не знал, что это такое, иногда смеялся: вода из бачка унитаза), в ванной стало пахнуть мочой, или, как говорил отец – паром, или сыростью.

Что это за звук?

Стучали Мишкины зубы, мерзкий костяной стук бильярдных шаров или перебираемых пальцами чёток.

В другой ситуации Костров рассмеялся бы: надо же, Спирин от страха трясётся, не хватало ещё обделаться (хорошо, что приятель упал в лужу – не заметно… в отличие от него), а теперь только удивился, почему не стучат у него. А разве должны? А разве нет? Разве он не уверен, что из темноты кто-то смотрит? И не просто смотрит, а разглядывает. Видит, несмотря на темноту, а возможно – благодаря ей.

Костёр мог поклясться: в комнате кто-то был.

И убедиться в этом легко. Достаточно протянуть руку и коснуться. Дотронуться до того, кто стоял напротив. Стоял, разглядывал, дышал в лицо. Парень буквально чувствовал мерзкое дыхание, яд, сочащийся из пришельца. И видел! ВИДЕЛ очертания твари… лишь отдалённо похожей на человека.

– Как мы выберемся?

Это Мишка спросил сейчас, или когда застряли в подвале школы?

– Как мы выберемся?! – Закричал он.

Значит, тогда.

– Не надо… – А это уже сейчас.

Действительно, не надо, отстань, прочь…

К горлу подкатил ужин, и Диман согнулся, сблёвывая не переваренные до конца макароны.

– Не-ет. – Содержимое желудка с омерзительным хлюпаньем выплеснулось на пол, в нос ударило кислятиной. – Господи… – Парень вытер губы тыльной стороной ладони, и с дрожью сплюнул попавшие на язык скользкие кусочки.

– Ушёл… – прошептал товарищ. – Ушёл.

– Это…

– Кто здесь?! – Голос из-за двери заставил подпрыгнуть. – Выходите, милиция!

Дмитрий начал дрожать. Может, от страха, а может, от нервного возбуждения, хотя какая к чёрту разница?

– Скорее, – с трудом проговорил он, понимая, что существо, находящееся в комнате, нападать не собирается. – Туда. – И вытянул перед собой руку, не думая, что Мишка не видит. Быстро пересёк комнату и нырнул в ближайшее ответвление.

Коридор…

В школе они тоже шли по коридору. На свет, думали, там люди. И не ошиблись. Только сначала услышали странный разговор, навсегда врезавшийся в память. И что они услышали? Что сказал незнакомый мужчина в тёмных (в подвале!) очках и с капюшоном на голове, обращаясь к директору школы? И что ответил директор?

– Помоги мне… – прошептал Михаил, хватая Дмитрия за плечо. – Ноги не идут. – Правда, сказал, проглатывая окончания слов и почти без остановки. Вроде: «Меногидут», но Дмитрий понял, пока затаскивал друга в коридор.

Вовремя.

Дверь в комнату резко открылась, и в сумрачный зал с шумом ввалились преследователи. Топот тяжёлых тел и шарканье споткнувшихся ног, мат сквозь зубы и нервные смешки. И снова тишина, затем – щелчок взводимого курка: по крайне мере у одного из незнакомцев имелся «ствол».

«И это всё»? – Голос мужчины в капюшоне казался знакомым. – «Больше ничего»?

«Ничего». – Голос директора школы дрожал.

«Значит, бесполезно».

«Бесполезно»… – Услышали затаившиеся ребятишки. – «Никто не выживет».

Вот, что он ответил.

«Бесполезно» и «Никто не выживет». Никто.

Это тогда, в подвале школы.

Диман начал боком, упираясь спиной в стену, осторожно красться вдоль коридора.

– Посвети туда.

А это сейчас.

Под ноги попала какая-то дрянь и с каменным шорохом откатилось. Парень сделал ещё два шага, прежде чем штука перестала катиться и остановилась. Затем задел снова. Опять что-то покатилось, звонко стукнулось, и гулко (дых, дых) застучало, скатываясь по ступенькам. Ступеньки? Дмитрий не стал останавливаться, продолжая идти, и одной рукой направляя семенящего следом друга.

Интересно со стороны взглянуть, – снова некстати подумал Костёр, – посмотреть через прибор ночного видения – ПНВ…

Он видел один в музее.

Как они, словно балерины или танцоры недоделанные, одновременно вытягивают в сторону левую ногу и замирают. Переносят не неё вес тела и приставляют правую. Снова выставляют, наклоняются, приставляют… как в танце, только танцуешь с липкой тьмой и своими нервами.

Плечо упёрлось в стену: танцы кончились. Глаза уловили очередную дверь, вернее, её остатки, и молодой человек смело шагнул вперёд.

Исчезновение Дмитрия заставило Михаила растеряться. На секунду. А затем он очумело метнулся следом, промахнулся и с размаха врезался в стоящий возле дверного косяка холодильник. Его корпус проржавел и стал почти чёрным.

Послышался оглушающий звон и грохот – древний агрегат впечатало в стену. Вызывающий мурашки стальной визг – металлические ножки поехали по бетону. И затравленный человеческий крик – Мишка больно ударился и испугался.

Неуклюжий…

Хотя Диман, кажется, тоже не сдержался. Но через мгновение заорал во всё горло, когда от грохота в коридоре заложило уши и скрутило живот. Глаза ослепила белая вспышка, что-то горячее (пуля?) вжикнуло рядом и с искрами врезалось в стену. В воздухе запахло дымом, а на зубах заскрипела цементная крошка. В носу запершило.

Пора делать ноги…

Как бы Костёр ни испугался, сумел сообразить, что после выстрела, а прогремел именно выстрел, никто ничего не видит и не слышит. И если надо бежать – момент настал.

Кощея считали сильным.

Несмотря на свои тридцать восемь лет, он легко отжимался пятьдесят раз и двадцать подтягивался. Правда, всегда забывал упомянуть, что никогда не приседал со штангой, и когда раздевался, смотрелся комично: развитый торс на бросающихся в глаза рахитичных ножках.

«Приседания – для слабаков» – говаривал он, и приходилось соглашаться: – «Главное – руки».