Мера любви. Избранное - Лариса Захарова

Меня вызывали в немецкую комендатуру еще два раза. Оккупационная власть продержалась три месяца. Под Рождество 1942 года замерз даже колодец. Мы растапливали снег и на той воде готовили пищу. Бегу я как-то к сугробу за снегом, а пуля – вжик – и прямо в ведро. В огород без конца падали снаряды, но ни в школу, ни в наш дом они не попали. Накануне освободительных боев, которые продолжались девять дней, в учительский домик рядом со школой пришел старшеклассник Тимка: «Может, вам чем-нибудь помочь?» Мы говорим: «Иди домой, а то бой уже начинается». – «Уже поздно, можно мне здесь остаться?» А рано утром в нашу дверь уже ломились каратели. Командир что-то кричал, но страха я не понимала: «Говорите медленнее, я плохо знаю немецкий». Он расхохотался: «Ах, так! Говорю вам медленнее: ночью из школы стреляли, убили нашего офицера». Я с ужасом подумала: «А где Тимка?» Солдаты уже тащили парня с крыльца школы. Он – бледный, с синими губами, весь дрожал. Моя мама закричала: «Это мой сын, это школьник!» И я кричу: «Это мой брат!» Офицер хватает автомат, бьет маму прикладом в грудь, она падает, а он снова спрашивает: «Это партизан?!» – «Нет, нет, это мой брат, это ученик!» Другой немец бросает в подвал школы гранату, а Тимку уводят. Немцы тут же подожгли окрестные деревни. Но школу снова не тронули. Как потом оказалось, она единственная уцелела во всем районе. Мама сохранила даже запас тетрадей и комплекты учебных пособий.

Ночью жители сожженных деревень собрались в школе. Вдруг входят два красноармейца. Что тут началось! Объятия и слезы баб, голосивших по сыновьям… Мать Тимки тоже ничего не знала о сыне, которого увели каратели. Он пропал без вести. Зато завуч Павел Павлович всем рассказывал, как на его глазах «Ларочка выдала Тимку немцам».

17 февраля 1942 года меня арестовали. Следователь был доброжелателен и спросил: «Какие отношения у вас с Павлом Павловичем?» Назвал его как доносчика. Наверное, он ожидал, что я буду поливать грязью того, кто меня «посадил». Но я ответила: «Мы очень жалели одинокого несчастного старика и помогали ему, чем могли».

Пока велось следствие, Лариса Никифоровна повторила скорбный путь своей тетушки Елены Федоровны – сидела в Лубянской, Таганской, потом Владимирской тюрьмах.

«Ужаснее всего была Лубянка. Нас сначала втиснули в какую-то душегубку, где мы вшестером стояли впритирку друг к другу долгое время. Когда нас «извлекли», одной пожилой женщине стало плохо – среди «врагов народа» были 60–70-летние люди. Я не выдержала и обратилась к тому, кто нас пересчитывал карандашиком: «Товарищ, помогите, пожалуйста!» А он как закричит на меня: «Я преступникам не товарищ, вы – предатели!»

Когда меня перевели на Таганку, то, несмотря на голод, показалось: попала в рай. Жилось легко, насколько это было возможно в неволе. В Таганской тюрьме сидели добрые, порядочные люди. Среди них была одна княжна, а рядом со мной на нарах расположилась интеллигентная старушка: белоснежные волосы, брови как смоль и большие серые глаза, – она оказалась правнучкой Ивана Пущина! Я с детства интересовалась историей декабристов, знала наизусть некрасовскую поэму «Княгиня Волконская»…

Во Владимирской тюрьме меня ввели в комнату, которая показалась мне не камерой, а больничной палатой: солнечная сторона, окно без «намордника», койки, а не нары, довольно чистенькая постель, и суп принесли «витаминный», с крапивой. Словом, каждый раз условия содержания были лучше».

Система постепенно отпускала ее, так и не сумев отравить ненавистью к людям и презрением к «этой» стране.

«В день моего освобождения произошел странный случай. На ввинченном в пол столике стояли наши чашки. Женщины сидели кружком вокруг меня, я читала вполголоса, наизусть «Княгиню Волконскую». И вдруг – шорох. Поворачиваю голову и вижу, как одна чашечка сама собой сдвигается к краю стола и падает на цементный пол, разбивается вдребезги. На одном из осколков я увидела знакомую «родинку» – это была моя чашка. У меня перехватило дыхание, но тотчас женщины успокоили меня: «Случится что-то хорошее». Вскоре меня вызвали: «С вещами!» Конвой проводил до чугунных ворот: «Идите!» Я отвыкла от свободы и растерялась, поэтому из Владимира в свою деревню добиралась четыре дня».

В заключении Лариса находилась ровно 100 дней. В конце 1942 года вернулась к преподаванию в Спас-Суходревской школе и поступила на заочные четырехгодичные государственные Центральные курсы иностранных языков. После войны сельская школа пополнилась новыми учителями. Ничего не зная достоверно о недавнем прошлом Ксении Федоровны и Ларисы Галиных, новички чувствовали себя хозяевами положения, оскорбляли намеками: «Почему погиб Тимка? Надо выяснить», «Честные люди эвакуировались, а эти с почетом встречали фашистов».

Тимка вернулся в 1946 году. Его возвращение разочаровало сплетников. Паренек воевал в одном из отрядов французского Сопротивления. «Из Парижа он привез мне в подарок крошечные дамские часики, первые в моей жизни. Я храню их как реликвию», – вспоминала Лариса Никифоровна.

В годы Великой Отечественной войны ей были уготованы 100 дней подвига в зоне немецкой оккупации и 100 дней тюрьмы. Трагический опыт не измерить простой «линейкой времени» – эти дни зазубренным осколком навсегда остались в сердце поэтессы.

В 1946 году Лариса продолжила учебу в МГУ, уже на очном отделении. В 1948 году она закончила биологический факультет и была представлена в аспирантуру Академии педагогических наук. Тогда как раз начались гонения на генетиков. Это имело трагические последствия для профессоров университета: покончил с собой Д. А. Сабинин. Выпускникам биофака стало трудно устроиться на работу. Над Ларисой к тому же тяготели анкетные данные – арест и заключение, из-за которых ее исключили из списков поступивших в аспирантуру и не брали на постоянную работу. Наконец удалось найти место воспитателя в московском детском доме № 38 в Сокольниках. Над сиротами шефствовала жена маршала Конева. В бедствовавшем приюте они были очень похожи и близки – воспитательница и воспитанники, пережившие ужасы войны. Лариса Никифоровна вела дневник, ребята ей подражали. Эти дневники использованы в ее книге «Дитя в очереди за лаской».

Поработав некоторое время в школах Москвы, Лариса, при содействии друзей, обосновалась в Жуковском. Преподавала в школе № 6, начала печататься в газетах города Раменского. Лет пятнадцать занималась в литобъединении при Московском доме учителя и в «Магистрали» Григория Левина (ЦДКЖ). В ЛИТО познакомилась со своим будущим мужем Константином Прокофьевичем Маркиным. Лариса Никифоровна общалась со многими писателями и поэтами: К. Симоновым, А. Коганом, П. Железновым, Е. Винокуровым, Я. Шведо вым, Д. Ковалевым, переписывалась с фронтовым писателем В. Кондратьевым – автором повести «Сашка». Автор текста популярной комсомольской песни «Орленок» Яков Шведов был рецензентом первого сборника стихов Л. Захаровой: «Горячо рекомендую рукопись Л. Захаровой к изданию. Ее рукопись по содержанию, по лиричности, по целеустремленности и идейной направленности – собраннее, нужнее, интереснее многих иных».

В большом «архипелаге» военной прозы у Ларисы Никифоровны Захаровой есть своя особенная «территория». Когда-то Василь Быков писал, что из советской военной литературы выпал очень важный пласт – жизнь рядовых советских людей во время оккупации. В меру сил Захарова пыталась восполнить этот пробел в автобиографической поэме «Сорокалетие» («Судьба»). Константин Симонов советовал изложить события поэмы прозой, и Лариса Никифоровна сделала это в повести «Бабушка» (рукопись утрачена).

Лариса хранила очень интересные добрые письма композитора Д. Кабалевского, создавшего на ее стихи «Песню учителя». Дмитрий Борисович писал о ее стихах: «Назвать те, которые воспринял как лучшие, трудно. Перечислил бы почти все. У Вас, говоря словами С. Маршака, «добрый ум и умное сердце». И Ваш поэтический дар – добрый и умный! А я-то все думал: не может быть, чтобы, написав такую чудесную «Песню учителя», Вы ничего больше не создали».

Литературное наследие Ларисы Захаровой – более 500 стихотворений, поэмы, рассказы и повести – достойно самого пристального внимания. Однако отсутствие членства в Союзе писателей усложнило ее произведениям путь к читателю. В издательстве «Детская книга» долго и напрасно пролежала рукопись книги «Галины друзья», сначала опубликованная в журнале «Дошкольное воспитание» (в пяти номерах). В «Московском рабочем» еще дольше лежали две рукописи стихов и рассказов.

Судьба поэта и на склоне лет оказалась нелегкой. Война научила Ларису не страшиться за себя, тюрьма – жить с клеймом «врага народа». Голодовки и непосильные нагрузки не дали расцвести ее материнству. Со смертью девяностолетней мамы Лариса Никифоровна лишилась единственного родного человека. Они души не чаяли друг в друге, иных отношений не знали: только любовь и «ничего для себя». Никакие беды и болезни не заставили Ларису Никифоровну разувериться в том, что мир держится на доброте. И верных друзей, и благодарных учеников у нее было немало.