Последний шанс - Виталий Смирнов

— Как видите, вещица имевшая ценность для «Леночки и Павла» да, пожалуй, и для нас с вами, не имела никакой ценности для убийцы, — он ее выбросил. По-моему, это наводит на размышления. Почему?

— Ну, это еще как сказать. Убийца мог их просто обронить в спешке. Словом, находка эта ничего не доказывает и не опровергает, — сразу же среагировал на слова Брянцева Бубнов.

Подполковник еще раз чуть приметно пожал плечами и сказал:

— А по части того, что было у Пустаевой до убийства вы можете легко узнать из ее завещания, которое она оформила в какой-то нотариальной конторе дней за пять — шесть до смерти.

Параллельное дознание

Задержавшийся на улице Металургов, Брянцев появился в райотделе несколько позднее обычного. Увидевший его дежурный предупредил:

— Вас начальник отдела хотел видеть, товарищ подполковник.

— Хорошо, — ответил Брянцев и, не заходя к себе, направился прямо к начальнику.

У полковника Коршунова, как показалось Брянцеву, вид был встревоженный и озабоченный. Он родился десятью годами позже Брянцева. Сравнительно молодой, дородный, широколицый, добродушно улыбающийся, сейчас он походил на только что вытащенного из холодной воды. Исчезла улыбочка, весь он будто бы сжался, уменьшился в габаритах. Неизменным осталось только его уже привычное обращение на «ты».

— Проходи, старина, проходи, — откровенно обрадовавшись появлению Брянцева, довольно любезно встретил его Коршунов. — Я знаю — ты был на Металлургов. Ну, и задала же нам жару эта Пустаева!

— Жару? — удивился Брянцев.

— Еще какого! Только я появился в кабинете — звонок. Сам председатель областного собрания народных представителей. И сразу с места в карьер: у меня, говорит, только что были три депутата, все возмущены наглым убийством вдовы уважаемого Павла Васильевича и обеспокоены тем, что дело это поручено вести Бубнову.

Я ему осторожненько так отвечаю, что такие преступления как убийства подследственны не нам, а прокуратуре, мол, свяжитесь с прокурором, и пусть он заменит следователя.

А он на дыбы. Ты, говорит, еще учить меня вздумал, что делать мне надо. Не можем мы выразить недоверие своему же выдвиженцу. Бубнов, говорит, отличный товарищ, пламенный оратор, незаменим на митингах и собраниях, а ты о замене его толкуешь. Нельзя этого делать. Бубнова мы знаем — отличный парень, убежденный демократ, но как следователь он ноль без палочки, у него всегда какие-то завиральные идеи возникают, он, мол, безусловно, заволокитит дело и провалит его. «Чего же вы хотите?» — спрашиваю. «Параллельного следствия или дознания», — отвечает.

Я опять за свое: мол, по закону дело это подследственно… Он даже не дослушал меня, передразнил: «По закону, по закону…» Да понимаешь ли ты, что закон — это мы — власть народных представителей! И потом почему в Штатах одним и тем же делом часто занимаются и полиция, и частный детектив, и федеральная служба расследований. А у нас… Словом, мы требуем параллельного дознания!

Дежурная улыбка давно сошла с губ полковника, в серых глазах светилось уныние. А Брянцев подумал: «Эге… Господа политики оказывается умеют трезво оценивать способности своих выдвиженцев и когда им становится туго, обращают свои взоры в нашу сторону, — в сторону профессионалов…»

Коршунов после небольшой паузы продолжил:

— Не успел я очухаться от этого разговора, опять звонок. Теперь уже из Москвы. Ты помнишь, конечно, Зверева, бывшего депутата еще Верховного Совета России. Много крови он попортил нашим местным партократам. А теперь он в президентских структурах, вхож к самому Борису Николаевичу. И вот теперь он, почти слово в слово, повел такую речь же, какую вел наш председатель.

— Понимаю.

— Ну, и как поступать будем? — спросил Коршунов.

Брянцев понял, что его хотят втянуть в принятие, по-видимому, уже принятого решения, с тем, чтобы и он разделил ответственность за нарушение закона, и он постарался уклониться от такой чести.

— Поступим так, как решите вы, Виктор Михайлович, — ответил он спокойно.

— Я принял решение: провести параллельное дознание. Пусть Бубнов делает, что ему вздумается. А ты, Сергей Иванович, будешь делать то, что найдешь необходимым. В помощь тебе отдаю лейтенанта Масленникова. Освобождаю вас обоих на пять — шесть дней от всех других дел.

— А как по части законности?

— Э, старина, народ наш по этой части темный-темный. Никто и не знает какая разница между допросом и опросом, какие права у следствия и дознания. Действуй, старина, и добейся успеха, а победителей, как известно, не судят.

Получив нужные уточнения своих прав и обязанностей, Брянцев, на этот раз воспользовался казенным словечком «Слушаюсь!»

— Иди, старина, а Масленникова я пришлю.

Появившись в своем кабинете, Брянцев первым делом распахнул окно. Май в этом году выдался жарким, и столбик термометра неизменно полз к середине дня к тридцати. Потом сел за стол и задумался.

Поручение оказалось не из приятных. Но он приучил себя выискивать во всяких неприятностях что-то приятное, положительное. Было нечто такое и в теперешней непростой ситуации. Во-первых, ему все-таки удалось избежать причастности и, значит, ответственности за принятие весьма и весьма сомнительного в правовом отношении этого самого параллельного дознания, а во-вторых, — это тезка, Сережа Масленников. Если бы Брянцеву позволено было выбирать помощника, он бы выбрал его, Масленникова. А тут такая удача: начальник распорядился…

После того, как Федя Устинов обнаружил раздавленные золотые часики с гравировкой «Леночке от Павла», всякие сомнения о якобы корыстной мотивировке убийства Пустаевой у Брянцева отпали. Взломанные дверцы были скорее всего симуляцией ограбления. Настоящая мотивировка преступления лежала где-то в сфере профессиональной деятельности Пустаевой, — опять подумалось ему.

Как это сказал главврач медкомбината, припомнил Брянцев: «Всегда боялся, что она плохо кончит…» Почему он так сказал? И что за человек сам главврач?

Он потянулся к телефону и набрал номер Ульянова. Тот же откликнулся сразу: «Слушаю…»

— Даниил Федорович, как врач, вы, конечно, главврачей больниц, поликлиник, медкомбинатов, наверняка, знаете.

— Кто вас интересует, Сергей Иванович?

— Главврач комбината, в котором работала Пустаева.

— Так это же заслуженный врач России Игнат Тарасович Мельников.

— Что он за человек?

— Отличный специалист-терапевт. Имеет научные труды…

Брянцев улыбнулся, он понимал, что для Ульянова ценность человека, его достоинство определялись прежде всего его профессиональными качествами, и потому прерван его:

— Меня интересуют его просто человеческие качества: какой он?

Ульянов сначала неопределенно хмыкнул, но тут же нашелся:

— Хороший, Сергей Иванович. Вы знаете, среди нашего брата немало очерствевших, я даже сказал бы, бездушных людей, просто чиновников в белых халатах. А Игнат Тарасович до седых волос сохранил в себе человеколюбие, сострадание к чужому горю, юношеское отношение к доброте и правде. И кроме того, он мой личный друг, и я просто горжусь этим.

Брянцев положил трубку. После этого разговора слова главврача о Пустаевой приобретали зловещее значение. Почему он все-таки ждал ее «плохого» конца?

И тут Брянцеву пришла в голову новая мысль, и он опять потянулся к телефону. В трубке ныли длинные гудки, но он терпеливо ждал, — ему было отлично известно, что Макар Трофимович — городской прокурор — не любит отвечать сразу, всегда делал выдержку, чтобы все знали, какой он занятой человек. «А зачем? Всем и так известно, что у прокурора хлеб не сладкий. Но все-таки держит, подчеркивает. И если разобраться — не виноват, потому что он — продукт системы. Раньше привык тянуться перед партийными заправилами, теперь тянется перед теми, кто считает себя выше закона, кто прямо говорит — мы и есть закон…»

Наконец в трубке раздался хрипловатый голос:

— Слушаю.

— Это Брянцев тебя беспокоит, Макар Трофимович.

Они были старыми приятелями. В былые годы не одно безнадежное дело вместе распутывали и сохранили взаимоуважение до сих пор. Великая эта вещь — соратник в таком труде, почти как фронтовой однополчанин. И Брянцев почувствовал, как вдруг изменился голос прокурора:

— Ты еще жив, значит? А не звонишь, не заходишь…

— Живой, — ответил Брянцев. — А беспокою я тебя вот по какому поводу. Помнишь ли ты случай, когда возбуждалось бы дело против врачей?

— За тридцать лет моей службы таких дел было два, и оба мы проиграли. Есть у них, у медиков, такое понятие: «врачебная этика». Вреднейшая, скажу тебе, штука, но неистребимая. Врач всегда будет оправдывать другого врача. В своем кругу у них — это одно, а для нас, не посвященных, ни слова в укор виновнику. А ты чего это медицинской темой заинтересовался? Уж не в связи ли с убийством Пустаевой? Там мой Бубнов усматривает корыстные мотивы.