Последний шанс - Виталий Смирнов

— Фамилию скандалиста не помните?

— Бурлаков Михаил Никифорович. Живет по проспекту 50 лет Октября. Это рядом с нами, в доме двадцать четыре.

Расстались они вполне дружески, как-то случайно заговорили о грибах и сразу выяснилось, что оба завзятые грибники. Похвастались успехами, поделились сведениями (впрочем, весьма туманными) о богатых грибных местах.

Конечно, информацию назвать богатой было нельзя, — так, мелочишка, но кто в точности знает, куда она может повести? А Брянцев знал цену мелочам и был доволен: «Есть кое-что…»

Выйдя из широкого подъезда больницы, он подумал, что, пожалуй, следует сразу же, по пути, заглянуть в соседний дом — двадцать четыре — и познакомиться с Бурлаковым.

Асфальтированная дорожка, тянувшаяся вдоль ограды больницы, вывела его сначала на пустырь перед замороженной стройкой, а потом и к дому двадцать четыре.

Дом двадцать четыре оказался девятиэтажным с шестью подъездами. В каком из них обитал Бурлаков, Брянцев не знал, но приметив на самодельной скамейке у первого подъезда двух пожилых мужчин, направился прямо к ним.

Один из них, смуглый, кряжистый, с белой тряпичной фуражкой на голове и инвалидной палочкой у ног, пригласил:

— Прошу к нашему шалашу, товарищ подполковник.

Второй, нескладный, с морщинистым лицом, пыхнув сигаретой, подтвердил:

— Конечно, просим…

Оба были навеселе.

Брянцев присел, достал сигарету и сказал:

— Беда, братцы, спички кончились.

— Это мы мигом, — отозвался кряжистый и стал шарить по карманам, при этом Брянцев заметил, что левая рука у него изуродована, по-видимому, старой, фронтовой раной. «Эге, — подумал он, — господа удача, кажется, посылает мне самого скандалиста Бурлакова…», но вида не подал, а спросил:

— Это по какому случаю вы в такую жару приняли эту самую злодейку с наклейкой?

Кряжистый ничуть не обиделся, но ответил весьма странно:

— Скажите честно, товарищ подполковник: есть бог на свете или его нет?

Брянцев пожал плечами:

— Это как сказать.

— Нет, вы прямо скажите: есть или нет? — с пьяной настойчивостью продолжал кряжистый.

— Ну, предположим, нет.

— Вот и ошибочка, товарищ подполковник. Есть бог. Вы слышали про такого человека: Пустаеву?

— Это не про ту ли, которую кто-то пристукнул сегодня ночью? — вроде бы только теперь сообразив о ком идет речь, спросил Брянцев.

— Вот, вот… Пристукнули. Значит, есть бог на свете. А то я и сам бы ее прикончил, — взял бы грех на душу. Ан нет, — бог.

— Бог покарал, — подтвердил морщинистый.

— Да что вы на нее так, мужики?

— Есть за что! Увидит семью хорошую, дружную и вползет как змея. И все больше баб косила. Будто завидовала их счастью нехитрому — сама-то она вдовой была.

— Как это так: «косила»?

— А так — залечивала. По всем правилам науки на тот свет отправляла. Как повадится в дом — жди покойницу. Я-то сразу сообразил что к чему, когда она к моей Маше стала присасываться. Шугнул ее матом и весь сказ. Спас, можно сказать, свою благоверную. А вот мужик из соседнего подъезда тот с ней миндальничал, терпел. И результат — залечила…

— И как ее звали?

— Ольга Николаевна Задорова.

— Когда же случилась беда?

— Ровно полгода тому назад.

«Интересное стечение дат — ровно полгода…» — подумал Брянцев и сказал:

— Должно быть, и так на ладан дышала…

— Покрепче моей Маши была. Спокойная такая, добрая. Однажды трудно мне стало — попросил на бутылку. Дала. А отдавать, сами знаете, как бывает… Так она ни разу не напомнила, а я так и остался у нее в должниках.

— А что муж ее?

— Рохля он, хоть и подполковник, как вы, правда, в отставке. Все терпел, а теперь плачет. Вот оно как.

Брянцев решил проверить свою догадку о личности кряжистого и вроде бы так, без задней мысли, сказал:

— Уж очень вы, Михаил Никифорович, сердиты на Пустаеву.

Кряжистый даже не обратил внимания на то, что его назвали по имени.

— Сердит, говорите? Нет, не сердит, а зол. И вдруг радость. Возвращаюсь я из деревни сегодня, а Маша и говорит: «Пустаеву убили…» Кто убил? — спрашиваю. «Не знаю, — говорит. — А следствие ведет молоденький следователь…» Это, — говорю, — меня не касается, а ты мать, дай мне на бутылку, — выпью на радостях… И, понимаете, ни слова против. Дала. Чувствуете? Одобрила, значит, мое решение. Ну вот мы с ним, — он кивнул на морщинистого, — и выпили. И за то, кстати, чтобы убийцу так и не нашли. Это бог покарал ее, змею подколодную.

Брянцев докурил сигарету, поблагодарил Бурлакова за «огонек» и первым же троллейбусом вернулся в райотдел.

Мысли пьяненького и словоохотливого Бурлакова показались ему похожими на сказочку о злой волшебнице. Но с другой стороны, подумалось ему, в словах его что-то было. Могла ли одинокая, неустроенная вдова большого чиновника завидовать нехитрому счастью тех, кого она высокомерно считала когда-то простонародьем? Судя по словам главврача, могла. Но с другой стороны, «присасываться» к благополучным семьям, сознательно разрушать чужое счастье?

Что касается «рохли-подполковника», то Брянцев решил прибегнуть к помощи своего старого друга, бывшего одноклассника, — начальника областного государственного архива. На его звонок тот ответил, как всегда:

— Слушаю вас внимательно.

— И казенный же ты человек, Алексей. Всегда одно и то же: «Слушаю вас внимательно», а в душе посылаешь позвонившего к черту. Так ведь?

— А, это ты, Сергей, — ничуть не обидевшись, отозвался тот. — Что правда, то правда, — человек я казенный, но к черту тебя и в душе не посылал.

— И то хорошо. Тогда слушай действительно внимательно… — и Брянцев подробно пересказал ему случай, о котором сам он услышал от главврача Мельникова.

Потом Брянцеву пришлось заняться «текучкой». Потому что, хотя начальник райотдела и сказал ему, что «освободит от всех других дел…», но ведь он не освободил его от должности. А по должности ему шла почта, по должности он курировал еще несколько уголовных дел, и оперативники-сыщики, как всегда, шли к нему и с докладами, и за советом. И он, понятно, не мог отказать им ни в том, ни в другом.

Поздно вечером того же дня к нему явился Неверов. Лицо у него было усталое, вид хмурый. Он достал из кармана кителя какие-то листки и протянул их подполковнику.

— Что это? — спросил Брянцев.

— Черновик завещания Пустаевой. Бубнов рассматривать его не стал, а я решил показать его вам. Может, и пригодится.

Когда Неверов ушел, Брянцев вновь перечитал сразу заинтересовавшее его место. Это была приписка: «обязываю Нину Алексеевну Шапкину внести достойный вклад в нашу Богоявленскую церковь с тем, чтобы святые отцы ее молили Всевышнего о прощении мне моего великого…» — далее в тексте стояло слово: «преступле…», но оно было зачеркнуто, и поверх было написано другое слово: «греха» и было добавлено: «о котором ей известно…»

Он бережно сложил листки черновика и запер в сейф.

Сережа Масленников

Сергей Масленников должен был побеседовать с медсестрой, работавшей с Пустаевой, и опросить жителей дома шестнадцать по улице Металлургов, у которого Рекс потерял след, и были найдены раздавленные золотые часики.

Он явился в поликлинику одетым в голубую тенниску, хорошо отутюженные темно-серые брюки, со скромной сумкой, похожей на офицерскую полевую.

Около окошечек регистратуры уже никого не было, и он без труда узнал, что медсестру Пустаевой зовут Инной Яковлевной, и что она находится в четырнадцатом кабинете. Длинный, унылый коридор освещался несколькими лампами «дневного света». С обеих сторон в него выходило, как показалось Масленникову, бесчисленное количество дверей. Около дверей на старых стульях сидели старые и молодые люди со скорбными, напряженными лицами.

Около четырнадцатого кабинета людей не было, и Масленников, предварительно легонько постучав, толкнул дверь и вошел.

За столом сидела симпатичная молодая женщина. Перед ней лежала стопка обычных «историй болезней», одну из них она, видимо, рассматривала.

При появлении Масленникова она вскинула на него взгляд явно заплаканных, добрых глаз и взволнованно сказала:

— Сегодня приема не будет… Врач Пустаева…

Голос ее прервался.

— А я не к ней, я к вам, Инна Яковлевна.

Масленников сел на стул и протянул ей служебное удостоверение. Она молча всмотрелась в него, и на щеках ее явственнее обозначились поблескивающие следы слез.

— Значит, вы по поводу… — она мужественно старалась бороться со своей, как считала она, слабостью и с тем, что делало ей честь, как считал Сергей.

— Простите, я веду себя непрофессионально, — сказала она.

— Ну, почему же, — возразил он. — Разве душа медика обязательно должна быть черствой, бесчувственной? Я думаю, скорее наоборот.