Другое небо - Александр Алейник

романс

Ты ли мне снилась, другая ли,тоже как ты сероглазая,губы и лоб белый таяли,плечи как шарфики газовыеветру в забаву прозрачнуювверх улетали, бессильные…вот вы уж в небе растраченыптицами, воздухом, зимами.

Также и я в эфемерноенечто из глаз ваших вылился,в столь безобразно неверное,что не удержат усилияпамяти вашей недевичьей, —был — исчезаю и падаю,вкось отлетаю от плечиковваших — клочечками, падалью.

Сон на такие материинеочевидные тратится,вроде воздушного терема,где всё давно пораскрадено,только остался мучительно —синий, с ресницами чёрными,взгляд, в нём читаешь «…ищи тебяв несуществующем городе…»

* * *

Деревья стволами запомнили ветер,куда наклонял их.Я тоже запомнил при пасмурном свете,в красках линялых

холодного утра под тающим снегом,как будто в России,где жизнь перемешана с сереньким небом,что мы износили.

Не трогает это пространство чужое,слова на английском.Тем более Чехова кислый крыжовник,и прочие сфинксы.

Такая свобода теперь, хоть залейсясвободой по брови.Сменилось на новое в клетках железо,в шариках крови.

Другой человек, да и небо другое,к нему притерпеться:смотреть как встаёт над Гудзоном дугоюничейное сердце…

верлибр

Дорогая, мы живём в пустующей гостинице.Война кончилась. По улицам городаходят оборванные солдаты.Что это за армия была — не припомню.За что воевали неизвестно.Очевидно одно: всё кончилось всеобщим поражением.

Кому повезло — слоняются в поисках спиртного и сигарет,гоняются за девками,ходят на рынокменять патроны на масло и рыбу.

Кому не повезло — стали калеками,но их нигде не видно,то ли они сами слиняли,то ли их куда-то свезли, с глаз подальше,в приют?

По радио постоянно поют дурацкие песенкиили шутят комедийные актёры.Маршей не слышно.Последние известия совершенно никакие,как погода.

Комнаты тут маленькие,на двоих, большинство — пустует.В каждом номере — неработающий холодильник,5-6 железных кроватей.Стёкла во всех окнах выбиты,но мы совершенно не мёрзнем.Из гостиницы почему-то не выпускают.На входе вооружённый часовойи три скучных офицера с пистолетами.Когда их спрашивают,— Сколько ещё тут продержат? —Отвечают:— До приказа, —или, —— Расходитесь по своим комнатам, —или (ещё интереснее):— До среды…

И когда не проснёшься — за окном розовый закати неизвестный день недели.

на смерть музыканта

Памяти С. К.

Восславим умершего музыканта,откроем крышку фортепьяно, —— Ну, здравствуй, как ты там скучаешь…Тут без тебя горят гирлянды,у Дед Морозов рожипьяных……не ты ли веточку качаешьеловую, с хрустальным шаром,тем самым обнаружив смутносвоё присутстствие на свете,не этом — том, что в общем тожеимеет отношенье к чарам,как музыка… а это чудно,и потрясает нас до дрожи.Что, каково там в молоточкахс подушечками? всюду струны,колки и прочие шпынёчки,почти как город —та же точностьрасчёта, как в архитектурныхансамблях или нотных точках.

Не странно ли: из Петербургапереселиться в мглу рояляи в лакированном ковчеге,найти пристанище?Разлукажмёт в обе ноги на педали,через —— ни звука…

vox humanus

(фуга)

Д. Б.

Стихосложенья тихая забавамне затмевала адский шум котлови ламентации по телефону.Я как бутыль незрелого винанакапливал свой градус по подвалам,а в пыльном воздухе цвела отрава,и беззаконных радостей моихтянулась равномерно череда.Я день за днём мечтал о разрушеньивсего, что видел помрачённым зреньем,и думал: сам я непременно уцелею,как ценность некая, вне пререканий,ведь как меня мой бережёт Господь………………………………………..мне голову всего три раза стригли«под ноль» машинкой,посадить могли, не посадили,ни рук я не ломал, ни ног,почти что угадал, когда родиться,что если б раньше? лет на двадцать-тридцать?ищи-свищи меня теперь.На что, скажите, жаловаться мне,когда по жилам кровь течёт пророков,Вот рифмы, как прелестные девчонки,у топчанов толпятся колченогих,и дома у меня их толчея —как подманю одну — бежит другая с нею,а я смеюсь, целуя их в глаза…

Уж как я помнится в Москву стремился.Вот я — москвич! Я человек иной породы!Высшей… Всё мне легко. Легко как говорю,ступаю по столичным тротуарам,торю свой путь высокий по брусчатке,«на Красной площади всего круглей земля»,и я по ней в бессмертье закругляюсь!

Мечта же о Москве пришла давно:мой добрый дядя Изя привозил«соломку» из Москвы — печенье:колчан картонный, золотые стрелы, —да нет, скорей лучины золотые,что вечер освещали мнеблаженством тающим, хрустящим, сладковатым.И я, наверное, уж года в три,любил Москву, готов был переехать,и там питаться исключительно «соломкой»,а так же еюприкармливать собаки птичек разных, голубей включая…

Вот я в Москве… никто и не поймётчто я нездешний, что я беззаконный;я вижу всё, другие что не видяти населённым воздухом дышу:в нём тени Мандельштама, Пастернака,я с ними небо общее делю…

А вот и я! Глядите! Не узнали?Тем хуже вам… б-а-льшие ду-ра-ки…

Я на Савёловском вокзалеоблюбовал широкий подоконники сплю на нём до первых мусорыг,и вижу сны, в которых покоряюМоскву, разбрасывая с белого коняв толпу орущую, пачугами, «соломку»…

Теперь, с обратной сторонывращающейся в пустоте Земли,Москву прожив и жизнь ведя вторую,я вспоминаю бедненький уют,почти осуществившихся мечтаний.

Лет до пятнадцати жил я, не видя мёртвых,ну разве что в кино артист умрёти гад подохнет. Это же не смерть,а так… прилюдное притворство,что не сравнишь с искусством умиранья.

Я тоже в смерть играл: я замирал,простершись неподвижно на диване,зажмурив веки не дышал,то есть дышал, но так, чтоб незаметно,чтоб грудь не поднималась и животне округлялся в неизбежном вздохе.Как только к смерти так я примерялся,как мне хотелось сразу же гулять,шататься с девушками, пить, курить, купаться,писать стишки и проч., и проч., и проч…Ведь «замереть» не значит «умереть»,и «умирая» понарошку,я ощущал, что я живой вдвойне,что темнота (глаза закрыты),дыханье потаённое и не—— подвижная, значительная поза,не прекращают «буйство вожделений»и мыслей подростковых круговерть.Однажды вечером, в цветение сирени,я заявляюсь с улицы домой,наобжимавшись с Люськой.Дверь закрыта. А деда моего хватил инсульт.Он и не говорил уже с неделю,а так, смотрел на нас и шевелилрукой полуотнявшейся.

Влетаю на второй этаж. Звоню.Стучу. Не отпирают… «плохо дело», —соображаю я, — и — мигомпереношусь на дедову квартиру.

— Уж полчаса прошло, — мне говорят,как умер дед…

Лежит торжественный. Помолодел ужасно.Соединенье неподвижных чертлица янтарного спокойнои чуть презрительно. Как будто он узнал,что все пред ним постыдно виноватыи всех простил, но не забыл вину,не удостоил вежливым притворством…

Мне было стыдно… Я его любил,и он меня. Мы были с ним похожи,а я его оставил умиратьи не простился с ним, как должно.Позор мне, дураку! Позор!

В ночь перед погребением мой дедлежал в гробу, поставленном на стулья,и свечи язычками жёлтых кошеклизали руки неотступной смерти.

Тень горбоносая его лицато замирала на стене спокойно,то мучалась, пытаясь отлететь.

По просьбе мамы я не спал.Над ним всю ночь читал еврей наёмный,на эти случаи, молитву «кадиш»Сам маленький, как луговаялягушка.Представьте: он боялся мёртвых!

Он в ужасе на деда поднималглаза огромные. Он красным носом хлюпал.Он иногда, дрожащею рукой,меня касался.Он подрабатывал червонцы дочерямночами, храбро отпевая,ушедших в мир иной.С ним кто-нибудь сидеть был должен,поскольку разделённый страхне страх уже, но тягостная норма.

Вот он дрожит, бубнит и полуплачет,и вдруг летит в сортир, на две минуты,и вновь бубнит, и, вот, опять в — сортир!Его трепал понос и страх терзал,но он не прекращал молитвыи бормотал, и бормотал с надрывомна странном слове «Элогим»…

…а за окном заметно голубелонас обступающее небои дед мой, мёртвый, обживал его.

Вот умер я, никто и не заметил,что умер я, как я не замечал,что умер он, она, другие люди.Все заботы нашиобращены на нас самих,на тех,кто мы и есть.Попробуй отними, её, его,до остальных нам деланет.И нет пределароднее нам, чем любящее тело,а смерть — достойная запоминанья весть,и грустный повод,коснись её, как оголённый провод,она…отбрось её, забудь, не лезь.Ну, нет меня! мир не переменился,ну что такого, ничегоособенного, просто провалилсятуда один, ещё на одногоеё строи прибавились. А сверху,на полтора аршина в высоту,гремит подобно фейерверкучужая жизнь, сверкает на лету.Куст беленький качается и детине вылезают из воды,и нет как будто бы на светебезмолвия и пустоты.Нет места для меня, а вам, кто не был,достанет воздуха, свободы и тепла.Благослови вас это небои то, которому Земля мала.

* * *