Невидимая Россия - Василий Алексеев

Кто-то сзади догнал Павла.

— Николай? А я тебя утром ругал: ты же должен был зайти за мной с Михаилом!

Николай был необычайно бледен.

— Прости, — улыбнулся он, — я вчера вечером не утерпел и еще раз пошел в собор, а потом, гляжу, многие остаются на ночь — ну, и я решил остаться.

— Так ты простоял в соборе со вчерашнего вечера?

— Не всё время, — как бы извиняясь ответил Николай, — ночью мы много сидели на полу. Зато, знаешь, как хорошо! Много крестьян было — как в старину, пешком на богомолье. Сколько разговоров наслушался!

— А мне вот грустно стало, Коля, — пожаловался Павел. — Знаешь, я так реально чувствовал единство со всей этой массой, а теперь опять всё чужое… Собрал последний раз их Святейший, а завтра рассыпятся, разойдутся, начнут их большевики по одиночке обрабатывать. Гляди, половина в партию запишется…

— На то и жизнь, — спокойно возразил Николай. — Кстати на ту же тему: когда гроб из собора вынесли, то двери тут же затворили, чтобы народ из храма не бросился и не произошло давки. А внутри много нищих было. Один рыжий, на костылях, в рясе, хотел выскочить — думал, наверно, собирать на паперти, да опоздал. Двери прямо перед ним затворили, а он по ним палкой, да как закричит: «разбойники вы все, ограбить меня хотите!». Его стали унимать, а он разошелся, ругань свою никак остановить не может. Отвернулся я, чтобы на него не глядеть, а на ступеньках, где гроб стоял, сидят себе два схимника, седые как лунь, сидят и, как дети, улыбаются: никакое безобразие их не пугает… Радостные, неземные, ни на что кругом внимания не обращают.

Павел молча шел около Николая, ему было стыдно за свое малодушие.

— Какой молодец Николай! — думал он, — я с утра стою и то раскис, а он со вчерашнего вечера… почти целые сутки, а идет как будто бы и не устал!

Глава вторая

СУД НАД СТАРОЙ ШКОЛОЙ

Первое личное столкновение с советской действительностью Павел пережил в школе. «Девятилетка» Павла, прежде очень известная в Москве женская гимназия, к 1924 году изменила только название, и стала смешанной. Во главе школы была директорша, умная энергичная дама, уважаемая и любимая учениками. Педагоги остались прежние, детей старались принимать по рекомендации.

В 1924 году любимая директорша была снята, многие педагоги уволены, и новый директор, товарищ Блюхер, присланный Наркомпросом, начал энергичную ломку старой педагогической системы.

Историю заменили обществоведением. Старая преподавательница истории Анна Павловна не смягчила своей судьбы тем, что надела красный галстух. Ученики нарисовали карикатуру, изображавшую историчку с красным бантом, по размерам, превышавшим ее самое. Внизу была надпись:

Из жизни выйти без увечьяНе может совесть человечья.

Товарищ же Блюхер заменил Анну Павловну товарищем Любимовым. Товарищ Любимов, худой брюнет с хитрыми выпуклыми глазами и неправильной русской речью, только что окончил рабфак и учился на факультете общественных наук, сокращенно — ФОН,е. Товарищ Блюхер и Любимов стали создавать комсомольскую ячейку. Ввиду того, что желающих вступить в ячейку оказалось мало, в школу влили другую школу с более пролетарским составом учащихся. После этого большинство старых педагогов уволили, а математика, офицера царской армии, арестовали и сослали в Соловки.

Положение Павла в новых условиях очень скоро стало неприятным.

Однажды, на уроке обществоведения, товарищ Любимов, поймав насмешливый взгляд Павла во время очередной погрешности преподавателя в русской речи, вдруг остановился посреди класса, гневно выпучил и без того выпуклые глаза и дрожащим от ненависти голосом сказал:

— Вы, Истомин, человек вполне сложившийся и вы не наш человек, Истомин!

В советских условиях подобное замечание грозило плохими последствиями. Вслед за столкновением с преподавателем не замедлило произойти столкновение с директором.

Тов. Блюхер жаждал славы, блеска и аудитории.

Он любил собирать собрания учащихся и произносить речи. Любимой темой речей была борьба с буржуазным духом школы, воплощавшимся в уволенной директорше, затем тов. Блюхер переходил к теме пролетарской революции, творимой массами.

— Масса, а не отдельная личность творит пролетарскую революцию! — восклицал тов. Блюхер, позируя. — Товарищ Ленин в Петрограде в 1917 году или, например, тов. Блюхер в нашей школе не значат ничего без массы.

Часто издеваясь над всем «старым и отжившим», тов. Блюхер оскорблял религию и церковь. Один раз Павел не выдержал и попросил слова. Тов. Блюхер насторожился, но слово дал. Павел встал и, срывающимся от волнения голосом, чувствуя на себе глаза всего зала, сказал:

— Религия, по конституции, объявлена частным делом, в зале могут быть верующие, — не надо их оскорблять, товарищ директор!

— Вы, Истомин, наверно, говорите только про себя! — визгливо прокричал директор.

На другой день в школьной стенгазете, в отделе «кому что снится» было написано: «Истомину снится патриарх Тихон». Это значило, что против Павла началась настоящая травля. Защиты искать было негде.

Однажды, подходя к старинному, с колоннами, зданию школы Павел встретил гимназического сторожа Григория, уютного, чистенького старичка, прежде строгого хранителя всех гимназических тайн и традиций. После смены директора Григорий чувствовал себя еще хуже, чем Павел, и терпели его только благодаря несомненно пролетарскому происхождению.

Вид у Григория был совсем расстроенный, щетинистые усы печально повисли. Григорий хотел было пройти мимо, но приостановился и с трудом произнес:

— Занятий сегодня не будет.

— Почему не будет? — удивился Павел.

Григорий безнадежно махнул рукой и Павлу показалось, что глаза старика наполнились слезами.

— Эта самая, как ее… ячейка… судить будет.

— Кого судить? — еще более удивился Павел.

— Ячейка… судить будет… — повторил Григорий и пошел дальше.

Войдя в класс, Павел застал там только старосту, Сережу Анохина.

Родители Анохина ушли заграницу с Белой армией и он воспитывался у двоюродной сестры.

— Иди в зал, — сказал Анохин, — там скоро суд начнется.

— Мне уже Григорий говорил, только я понять не могу, какой суд? — спросил Павел.

Сережа недоверчиво посмотрел на товарища:

— Разве ты ничего не слышал?

— Конечно, не слышал.

Павел знал, что Сережа по натуре службист и дипломат и борьбу с директором считает бессмысленной.

— Комсомольская ячейка и актив ставят инсценировку суда над старой школой, все ученики должны присутствовать. Иди скорее в зал, а то на тебя и так косятся, — сказал Сережа, смотря в сторону.

В длинном актовом зале с одной стороны была сделана деревянная трибуна, задрапированная кумачом. В центре трибуны стоял большой стол для членов суда, два маленьких стола для прокурора и защитника и скамья для подсудимых. Над трибуной, на задрапированной подставке, возвышался белый гипсовый бюст Ленина. Бюст с саркастической улыбкой смотрел на зал, полный учениками первой и второй смены.

В дверях Павел столкнулся с комсомольцем Ивановым. Иванов насмешливо посмотрел на Павла, скривил тонкие брови и произнес жалобным голосом:

— А как себя чувствует патриарх Тихон?

Павел не ответил и прошел в зал. Войдя, он быстро пробежал взглядом по лицам учеников. Того, чего страстно желал Павел, не было. Большинство относилось к происходящему, как к забавному зрелищу, — и только, все радовались, что занятия отменены. Взгляд Павла остановился на Наташе Соколовой, первой красавице школы. Черные глаза Наташи блестели весельем и возбуждением…

— Как ей не противно всё это! — с горечью подумал Павел и сел в самый дальний угол.

На трибуну взошла девушка в красной косынке — Лиза Линде, секретарь комсомольской ячейки.

— Товарищи, — заговорила Линде развязно и уверенно, — комсомольская ячейка и актив решили поставить инсценировку суда над старой, отжившей школой. Я буду прокурором, Свержевский — защитником, подсудимой будет Валя Ильина, председателем суда — тов. Блюхер, членами — комсомольская ячейка и старосты двух старших классов.

— Неужели Анохин согласится участвовать в этой гнусной комедии? — подумал Павел.

— Участники суда, прошу занимать места! — кончила Линде вступительное слово.

Тов. Блюхер первый взошел на трибуну, остальные гуськом следовали за ним. Анохина среди вошедших не было…

Молодец, наверно, куда-нибудь спрятался, — решил Павел.

— А где староста Анохин? — осмотрелся кругом тов. Блюхер, — почему нет Анохина?

Дежуривший у дверей Иванов на минуту исчез и затем появился вместе с Анохиным.

— Где ты пропадаешь? — недовольным тоном спросила Линде.