В снегах родной чужбины - Эльмира Нетесова

— Это я опоздала. Не дождался он, ушел, — ответила девушка, внимательно разглядывая Федьку. И поинтересовалась: — А ты кто? Что-то я тебя в поселке не встречала ни разу.

— Из сосланных. В Сосновке живу. — Он расправил плечи. И увидел, как дрогнули плечи девушки.

— Испугалась?

— Еще бы! Про вас такое говорят, жутко становится.

— А чем мы хуже вас? Тем, что мучаемся вдесятеро? И не знаем, за что? Разве можно ссылать людей лишь за то, что они умели работать и жили лучше всяких лодырей и пьяниц? Выходит, быть пропащим надо. Чтоб отнять нечего было? Разве такое по совести? — Он присел рядом. — Меня почти грудным сослали. Что ж это за государство, какое титешных, беспортошных ребят боится? За что стольких хозяев загубили? Иль эту власть бездельники и пропойцы кормить станут? Они накормят, как бы не то!

— Выходит, я тоже лодырь и пропойца? — посуровел голос девушки.

— Ты не выселяла. А вот голова — заморочена.

— Неправда. Не могут все вокруг брехать на вас! Да и кто о себе худое скажет? — не верила она Федьке. — Говорят, вы комсомольцев убивали из обрезов, коммунистов резали.

— Как тебя зовут? — перебил Федька.

— Оля…

— Так знай, Ольга, если б кто хоть пальцем тронул комсомольца иль коммуниста, не только его самого, а всю семью чекисты расстреляли бы в тот же день. Это нас убивали. За то, что мы лучше их. Умели работать и жить. Имели хорошие дома и хозяйства, а голь задыхалась от зависти. Что ваша революция? Разрешенный властями разбой! Ведь крепких хозяев было всегда меньше, чем лодырей. А им тоже жрать охота была. Когда назвали хозяина — кулаком, врагом народа, сброд обрадовался. Грабить, отнимать куда проще, чем самому заработать.

— Да ты настоящая контра! Выходит, по-твоему, все — негодяи, а вы — ангелы?!

— Не обо всех говорю. О тех, кто врывался в наши дома. И за корову, с которой бабка душой срослась, не хотела отдавать, всю семью в ссылку согнали. Случалось, расстреливали.

— Чего ты меня против власти агитируешь? Сослали или расстреляли, правильно сделали! У нас колхозник — хозяин, он страну кормит, а не вы!

— Погоди, пока тебя эта беда не коснулась. Как захлестнет она твою шею, посмотрю, как запоешь, — встал Федька.

— Ну, а кем ты работаешь? — прищурясь, спросила Ольга.

— На лесоповале. Вам баню построили, магазин, школу. Чего ж вы, живя в тайге, сами с тем не справились?

— А у нас в доме своя баня! Не ходим в поселковую.

В это время к клубу свернул старик:

— Ну что, Ольга, вконец промерзла? Иль нет? Поглянул, не скучаешь. Ну, да и то славно. Сдавай пост. Теперь я встану сторожить. А вы погуляйте.

— Да он с Сосновки, кулак! Власть нашу поганит.

— Не брешет он. Правду сказал. Да только ее завсегда слухать горько. Бедолаги они сущие. Неведомо за что страдают. Мученики. Ты б не лаяла на него, а пригляделась. Серед них хорошие мужики имеются. Таких в поселке не сыщешь. Выкинь дурь с головы. На что тебе политика? Баба ты! Присмотрись, может статься, судьба подарок послала. Я не вечный. А дому хозяин нужен. Умелый да головастый. Что с твоих комсомольцев? Они ни на хрен негожи. Только под юбки лазить к вашей сестре. Работать лишь ложкой. Как с таким жить? Все по ветру пустят, непутяги! Ты не на билет, на человека смотри, какой семью прохарчить сумеет, — закашлялся старик.

Федька плечи расправил, услышав сказанное. Забыл, зачем появился здесь. Понял, нет парня у Ольги. Деда подменила. Посторожевала за него, отдохнуть дала. А старик, усевшись на скамью, скрутил «козью ножку» из махры, закурил. И сказал, толкнув Ольгу локтем в бок:

— Восемнадцатый тебе. Стареешь. Через год никакой пес в твою сторону не оглянется. А и в поселке подходящих нет. Единая шелупень. Ну, а на то, что ссыльный, не гляди. Дальше наших мест редко кого сгоняют. А коли хочешь в мужиках человека заиметь, присмотрись к сосновцам. Там — без промаху. Дельные люди. А политику закинь. Она — дело подзаборное. Трудяге — единая морока от ней. Ей сыт не станешь. А греха наберешься. Ну что медлишь? Иди, гуляй, пока от тебя молодость не сбежала на- вовсе и парень не ушел. Ты глянь, какой ладный из себя. И на лицо пригожий. Чисто сокол. Разве с таким ругаются? — подморгнул дед Федьке.

Ольга запунцовела до корней волос.

— А и правда, пошли погуляем? — насмелился Федька и пошел бок о бок с девушкой впервые в жизни, к реке повел, где мята и фиалки кружили дурманом головы молодых.

Поначалу шли молча, не знали о чем говорить. Уж слишком неожиданно все получилось. На спуске к реке подал Ольге руку. Спустились к самой воде — тихой и спокойной.

— А у тебя семья большая? — спросила девушка.

Федька рассказал о матери. Ольга о своей семье.

Особо много рассказывала о старом Силантии, которого любили не только в семье, но и в поселке.

Отца у нее не было. Он, выбившись в начальство, нашел себе другую. Раньше простым активистом был. А когда его избрали в райсовет, стал стыдиться жены-колхозницы. Оставил ее с тремя детьми. Но его отец не уехал к сыну в райцентр. С невесткой остался, с внуками. Обозвал сына кобелем шелудивым и пригрозил шею наломать костылем, коли тот вздумает на пороге объявиться. Так-то и живут вместе — скоро уж десять лет. Отец не помогал. Мать отказалась от алиментов. И хоть трудно было, работает дояркой. Ольга недавно закончила школу. Хотела на врача выучиться, но дед отсоветовал. Сказал, что в науке судьбу упустит, а старая дева, хоть с десятком дипломов, никому не нужна. Велел хозяйству учиться. Чтоб когда замуж выйдет, свекровь не бранила за неуменье.

— Просилась я на курсы счетоводов. Да дедуня осмеял. Говорил, на что бабе морока? Иль кроме нее в доме некому будет деньги считать? Дай Бог, чтоб были они! А кому посчитать, сыщется! На это грамота не нужна. Кто умеет заработать, тому в подсчетах помощь не понадобится. Это, как Бог свят, чистая правда! Сказал он тогда и велел учиться печь хлеб. Мол, без этой науки — нет бабы! — смеясь, говорила девушка.

— Правильный он у вас! — согласился Федька.

— Наши поселковые боятся деда. Его языка. Он как-то пришел на дежурство, а в клубе собрание шло. Выбирали делегатов на партийную конференцию. И кому-то в голову стукнуло предложить Настю — продавца из винного магазина. Проголосовали единогласно. Тут дед не выдержал, слово взял и говорит: «Да как же мы без своей чумы останемся? Кто нам поутру родословную каждого проскажет, да так, что ухи поотваливаются даже у зассатых алкашей? Да ежли она на той конференции эдакое загнет, весь наш поселок скопом на Колыму отправят по этапу в одну ночь! Хорошо, ежли только скажет. А коль юбку завернет да заголившись пошлет, как нас, в паскудное место? Что тогда? Мы-то ладно! Притерпелись, пригляделись, порыгочем, и ладно! А коль начальству на конференции ее заголенное не глянется? Насте уж не семнадцать. Обидеться могут. И тут не только ее, а всех, кто выбрал, за холки сгребут. За то, чтоб знали впредь, куда выбирать. И заткнут, да так, что никто не вылезет. Куда как дальше, чем Настя посылает…» В зале сначала хохот стоял. А потом и задумались всерьез. Переизбрали Настю. Та и поныне на деда обижается, что испозорил прилюдно. Не дал в чести походить.

Федька, слушая девушку, хохотал от души. Он рассказывал ей, как живут сосновцы, вспоминал смешные случаи. За разговором они не заметили, как пролетело время. Расстались под утро, условившись встретиться на следующий день.

Когда Федька вернулся домой, застал мать на крыльце. Она не спала, ждала его. Заплаканная, растерявшаяся, она дрожала от страха и не знала, что думать, где искать сына. Она обошла все село. Звала на реке. И тряслась от ужаса.

— Прости, мам, не успел предупредить. Шел за одним, получилось вовсе другое. Думал, быстро вернусь. А вышло не по-моему, — рассказал Федька все начистоту.

— Что вышла тебе помеха с клубом — это хорошо. Случись пожар, виновных искали бы не в поселке, а у нас. Наших же избили. Двоих и вовсе зашибли насмерть. Ведомо, кто зуб имел. С того и спрос. И тебя нашли бы. Долго не искали бы. И пришили бы политику. За нее нашего брата спецпереселенца к стенке ставят не разговаривая. Так что благодари Бога, что беды избежал. А насчет Ольги закинь думать! Не пара она тебе. Не смей и вспоминать. Не допущу несчастья на голову твою. Не дам судьбу единственного сына изувечить!

— С чего ты так? Почему плохое думаешь? Ведь ты не видела, не знаешь Ольгу, — опешил Федька.

— И знать не хочу! Ишь она какая правильная! Контрой назвала, всех нас стрелять надо! И ты поверил, что дед ее переломал в момент. Такое враз не делается. Коль сидит в девке червоточина, пасись ее! Она не может тебе женой стать! Руби дерево по себе! Деды не вечны! Помни это! Скажут ей на собрании, выкинут из комсомола, если с тобой встречаться будет, она и имя твое забудет, чтоб самой спокойно жить. Ищи девушку средь своих. Этих мы с детства знаем. Каждую. Их вон сколько нынче! Всякая тебе рада будет. И жить спокойно станете, — отговаривала мать, указывая то на одну, то на другую сосновскую девчонку. Всех их хорошо знал и Федор, но ни к одной душа не лежала.