В снегах родной чужбины - Эльмира Нетесова

— Не говорил я такого!

— А вот люди ваши подтверждали эти слова, сказанные накануне пожара.

— Если так не думал, как мог сказать? — недоумевал мужик.

— Их пятеро, подтвердили письменно!

— Да мало ль что брехнут! Кто мог такое сочинять? — засомневался на минуту.

— Костя, Иван, Владимир, Порфирий, Иннокентий! Уважаемые люди! Мне что ж, им не доверять?

— Брехня! Не верю! Не могли наплести дурное!

— Вот их показания! — хлопнул следователь по папке и спросил: — Время истекло! Ну так что? Прощай иль до свиданья? Я не собираюсь уговаривать. Некогда! Не брат родной, чтоб убеждать, какой исход лучше. Мне доказательств больше чем надо набралось. Не на одну пулю хватит! А он ломается здесь, как сухой катях! Иди! У охраны силы много! Долго не провозятся! На том свете свою невиновность докажешь! А я устал от тебя. — Он потянулся к кнопке звонка, чтобы вызвать охрану.

— Подождите! Делайте, как лучше, — остановил Федька.

— Дотянул! Теперь сиди тут с тобой! — буркнул следователь и, подав мужику протокол признания, начал диктовать.

Поначалу Федька писал, удивляясь собственной лжи. Следователь диктовал торопливо. Когда Федька писал о себе, рука плохо слушалась. Но когда следователь потребовал указать в сообщниках троих мужиков из бригады, мужик отбросил протокол и отказался писать.

— Ну уж нет! Такого не было! Будет с вас и меня! Одного! За что других втягивать? Они при чем? С Ольгой не встречались, никому поперек горла не становились. Не буду! Хватит! — заорал в лицо следователю.

— Прощай! — ответил тот холодно и вызвал охрану.

На этот раз его не просто били. Федьку сразу сшибли с ног. Кованые сапоги топтались по телу. Его измесили так, что мужик забыл свое собственное имя. Успокоились, когда из носа, ушей, изо рта потоками хлынула кровь.

Он уже не чувствовал и не видел, как волокли его вниз по ступеням в вонючий холодный подвал.

Сколько он здесь пролежал, и сам не знал. Очнулся от холода. Поднял голову от бетонного пола. Увидел — лежит не один. Тронул за плечо соседа. Оказался мертвец. Другой тоже. Трое — сосновцы. Изувечены до неузнаваемости. Ни зубов, ни одной целой кости не было. У Федьки круги перед глазами замельтешили. Страшно стало. Понял, куда попал. Хотел встать. Но упал прямо на труп — скользкий, холодный. И снова потерял сознание.

— Да живее, шевелитесь вы! Уже утро скоро. А их еще и закидать надо, — услышал Федька над самым ухом, но ни встать, ни сказать ничего не мог. Тело, словно каменное, отказалось повиноваться.

Он чувствовал, что лежит на дне кузова, заваленный мертвецами. Машина ехала по ухабистой дороге. Туда, где кончалась жизнь и обиды. Федька устал сопротивляться судьбе. Холодные мокрые трупы завалили с головой. Чья-то рука костисто уперлась в шею. Мужик пытался вылезти, но сил не хватало.

Вот он почувствовал, что машина остановилась. Кто-то вылез из кабины.

— Давай задний ход! — услышал Федька приглушенное. И почувствовал, как дно кузова поднимается. Понял, что везли его в самосвале.

Вскоре ощутил, как проваливается куда-то вниз. Застонал, ударившись обо что-то. И услышал удивленное сверху:

— Мать твоя, сука облезлая, неужели покойник ожил?

— Да ты чего? Охренел ненароком?

— Слышал, как кто-то простонал!

— Иди в жопу! Эти дохляки пять дней в подвале лежали. Кто был живой, тот от голодухи иль со страху окочурился. Показалось тебе. Давай закидаем их и скорей назад вернемся!

Федька хотел закричать, но не смог. Рот будто судорогой свело. Он кое-как открыл опухшие глаза, увидел, как из темноты летят на него комья земли со всех сторон. Они падали на голову, лицо, тело, хороня заживо.

Мужик пытался пошевелить рукой или ногой, дать знать тем, наверху, что рано его закидывать — живой покуда, но не хватало воздуха.

А вскоре он перестал видеть черное небо и единственную звезду на нем. Она словно смеялась с высоты, то вспыхивала ярким фонариком, то гасла без следа.

Не стало слышно голосов сверху. Лишь звон в голове появился тонкий, занудливый. Сдавленная грудь ныла от тяжести. Федька попытался повернуться. Не удалось. И тогда его охватил ужас. Умереть вот так? За что? Уж лучше б расстреляли…

«И за что у семьи нашей судьба такая корявая? Всех под корень извели. Мать узнает, не переживет. Катька ладно! Другого найдет. А вот ребенок? Он за что должен сиротой расти? Разве сумеет отчим меня заменить? Нет, конечно, нет!» — стало жарко глазам.

«Эх, сил маловато, да и могильщики постарались. Не пожалели земли напоследок», — подумал Федька и почувствовал, будто легче дышать стало. Но нет — тяжелее. Хотя почему только животу стало больно, до невыносимого. А с головы словно обруч сняли?

— Тут копай. Да живей, паскуда! Осторожней. Бывали на жмурах такие клифты, шикарней, чем у фартовых. Не повреди. У них и башли случаются. И рыжуха! Чекисты душу с них выбивают. Остальной навар наш! — услышал Федька отчетливое.

— В прошлый раз они вон там, за лесом закопали своих жмуров. Десятка два. Ну, ботаю тебе, кучерявый, навар мы взяли. А до того — одних Иванов замокрили. Ни барахла, ни башлей не было. За что размазали, так и не доперло! — услышал Федька еще отчетливее.

— Ну измесили чекисты фраеров файно! Ни одного рыла не узнать. Ни клешней, ни катушек целых. Короче, в лохмотья рвут, в куски разносят. Ни одна «малина» на разборках так не борзеет…

— А тебе что, жаль?

— Чево? Ты съехал? Они мне что? Мама родная? Я с тех жмуров хаваю.

— Тогда и захлопнись!

— Че развонялись? Шустрите, падлы! — услышал Федька голос третьего.

— Во! Глянь, какой хмырь! Сам в лепешку, а барахло сгодится!

— Вонючий, падла!

— Что воняет, то и пахнет! Секи про то! Лучше вот обшмонай его!

— Теперь этого жмура выволакивай! За мослы! Хотя их чекисты могли из жопы вырвать. Случалось за ними такое. Ну, легше! — взяли Федьку за ноги. Он застонал. И, вдохнув воздуха, открыл глаза.

— Костыль! Гля! Жмур чево-то! — завопил тихушник, вытащивший Федьку из земли за ноги.

— Падла буду! — орал он, карабкаясь вверх на четвереньках, дрожа всем телом от испуга.

— Чего дергаешься? Недобитый попал? Ну и что? Лажанулись чекисты-фраера! Я такое слышал. Деревенщина искала своих средь таких вот, чтоб на своем погосте схоронить, и средь жмуров один фраер дышать остался. Они его от властей в тайгу увели. От чужих, от греха подальше.

Но тихушник, вытащивший Федьку, трясся от ужаса. И отказался спуститься вниз и указать ожившего.

— Сам хиляй туда! Он зенки таращит, паскуда, козел недобитый!

— Навар с него втрое, чем со жмура, снимем за то, что с того света сперли! — весело захохотал второй и вскоре присел рядом с Федькой. Тот понял, что выкопали его кладбищенские воры. Он слышал от сосновских, что такие были всегда. И если в этапе умирал ссыльный, его тоже, случалось, раздевали воры догола.

— Ну, что? Одыбался, падла? — спросил Федьку тихушник и предложил: — Выкатывайся отсюда! И застопорись наверху. Потрехаем малость.

Федька встать не смог.

— Во, отделали фраера чекисты! Жуть глянуть! Хилять не может. Помоги, кент.

Федьку взяли за ноги и за руки, вынесли из ямы наверх.

— Не вздумай смыться! Застопорим — размажем вконец! Канай здесь, покуда мы «пашем», — опустились тихушники в яму.

Вернулись они довольные. Видно, не зря копались средь мертвецов. Быстро забросали яму землей. И только тогда подошли к Федьке.

— Ты кто? — спросили тихо.

Мужик хотел ответить, но закашлялся. Из горла кровавые сгустки полетели.

— Дыхалку отшибли! Гля! Весь зеленый! — Откопавший его тихушник посветил Федьке в лицо зажженной спичкой.

— Давай все отсюда, покуда нас не накрыли. И этого ферта с собой, — предложили из темноты.

Вскоре, подхватив Федьку за ноги и за руки, понесли его тихушники через ночь, подальше от ямы, едва не ставшей могилой.

Где он, куда его несут и зачем, мужик не знал. Услышал лишь короткий стук в дверь и слово:

— Свои!

Потом его втащили в темную избу, куда-то положили. И Федька на какое-то время остался один. Он впадал в забытье, а может, терял сознание. Боли не чувствовал, тела будто вовсе не было. Одна душа. Она покуда видела и жила.

— Эй, фраер, за что тебя отмудохали? — услышал рядом.

— Горлянка у него в отказе. Промочить надо! — подсказал кто-то и, приподняв голову, поднес к губам стакан воды.

Федька пил с жадностью.

— Лафовый чумарик, скоро одыбается. Дайте ему похавать! .

Федьку кормили и поили. Чьи-то торопливые руки сдернули с него провонявшую, запекшуюся от крови одежду, натянули другую. Чистую, будто из домашнего сундука.

— Кто ты? За что тебя жмурили?

На этот вопрос Федька не мог ответить пять дней, пока кровяные комки не вышли из горла.

— Дай ему глоток водяры.

Мужик головой замотал. Отказался наотрез. Испугался задохнуться, захлебнуться кровью, слаб он был для такого испытания.