Сказания о людях тайги: Хмель. Конь Рыжий. Черный тополь - Полина Дмитриевна Москвитина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ной заверил, что Анна Дмитриевна вернется целой и невредимой; капитан-де мог взять в любовницы любую красотку из поезда Гайды; полно их там на любой вкус.
– Вы думаете, капитан работает против белых?
– Думаю, так.
– Но он же белая шкура!
– Не шкура, а вывеска. Я вить тоже при звании хорунжего.
– Понимаю! – кивнул Василий. – Пожалуй, вам надо пойти к Машевскому и сестре и все обсказать им самолично. Так уж и быть, отведу. Будем тонуть за компанию!
– С чего нам тонуть? По глупости?
– Глупость ни к чему, – отмахнулся Василий, вышагивая рядом с Ноем по темной улице.
Ной внимательно приглядывался к Василию. Он-то, Ной, считал его за простака, а парень оказался с секретом. Экие завихрения в башке! Да разве можно свою землю бросить, когда народ в беде?!
Подошли к каменному дому возле горы. Высоченный заплот, глухие ворота. Василий постучал в ставень и назвал себя. Вскоре вышел хозяин: Ной узнал татарина, которого видел в застолье у Ковригиных. Василий ушел с ним и вскоре позвал Ноя в ограду. Встретили двое.
– Я – Машевский, – подошел к Ною человек, которого он мельком видел в ограде Ковригиных.
Хозяин вынес из избы фонарь «летучая мышь», и Машевский увел Ноя под навес, где стояли ломовые телеги, выездные кошевки с санями и легковой экипаж. Машевский попросил Ноя сесть в легковой экипаж и поднял верх из черного брезента, поставив фонарь на облучок.
– Ну, что у вас? Давайте по порядку. Когда вы первый раз встретились с капитаном? – спросил Машевский, говорил он с легким акцентом, как и все поляки, не успевшие обрусеть.
Ной сказал, что познакомился с капитаном Ухоздвиговым в городе и не думал даже, чтоб впоследствии все так обернулось. Но сам капитан, оказывается, знал хорошо хорунжего Лебедя по Гатчине.
– Вы его в Гатчине не видели?
– Припоминаю: приходил он к моему дому с Дальчевским, нач-штаба Мотовиловым и генералом Новокрещиновым; смотрели убитых офицеров.
– Поподробнее, пожалуйста, о вашем разговоре с капитаном после происшествия у тюрьмы и о последней акции.
У Ноя была хорошая память, и он почти слово в слово рассказал о необычайном собеседнике, вывернувшем его «под пятки», и о питии коньяка из фляги. Ну а после первой встречи, поскольку Ной не спешил на службу, ему ничего не известно было о событиях в Красноярске; вечером явился к нему капитан. Тут уж Ной ничего не упустил: о странном поручении капитана, об уряднике, которого капитан не взял с собою, об аресте Анны Дмитриевны и сопровождении ее в поезд на Омск вместе с Сидором Макаровичем, припомнил дословно весь разговор на перроне до посещения вагона Гайды и после; какое получил предупреждение капитана и достал пакет с деньгами.
– В пачке не десять тысяч, говорил, а десять пятьсот. Вложил деньги, какие у меня взял взаймы.
Машевский развязал шпагат и, сняв упаковку, отдал ее Ною.
– Для меня он лицо неизвестное, – медленно проговорил Машевский. – Да и вы его не знаете!
– Про то и говорить нечего! – отозвался Ной. – Я-то считаю его серым Каином.
– Возможно, и серый Каин, – согласился Машевский. – Сейчас очень сложное время. Тайну его имени мы сохраним, понятно: он увез нашего товарища. Завалить его – погибнет Анна Дмитриевна. Это совершенно ясно. Лично мне он известен по марту-апрелю прошлого года как эсер. А эсеры большие путаники, это вы должны знать по Гатчине. Вам придется поддерживать с ним связь, если он вернется сюда, в чем я сомневаюсь.
Ной подтвердил, что капитан, наверное, навсегда уехал.
– Понятно, – кивнул Машевский, о чем-то призадумавшись, и спросил: – Что вы решили с квартирою?
– Хотел бы переехать к Ковригиным, да вот у Василия Дмитрича, как послушал, завихрения имеются.
– Успел и вам высказать свою программу неучастия? Не обращайте внимания. Такие завихрения у многих бывают в трудные моменты, но человек он не из породы провокаторов, хотя и картежник. Это мы все знаем. Опасным был Пискунов.
– Должно, Сидор Макарович взлетит в скорости на небеса, в рай Господний.
– Не думаю! Тайну этого контрразведчика-капитана не так-то просто разгадать. Он мог убрать Пискунова здесь. Но не сделал этого. Значит, он ему еще нужен. Подождем. Я вам отсчитаю пятьсот рублей, поскольку он вернул вам долг.
Ной отказался и предложил еще от себя.
– Пять тысяч николаевскими, да еще сколько-то иностранными.
– Откуда у вас такие крупные деньги? – насторожился Машевский.
– Не сказал вам: конь-то упокойного пророка при себе имел большущие деньги. С наследством поймал жеребца. Или вернее – с кладом.
По чисто казачьему соображению Ной утаил истинную сумму обнаруженных денег.
– За поддержку – большое спасибо. Нам крайне нужны деньги в данный момент, особенно иностранные. Вы не узнали товарища, с которым я встретил вас? Это Артем Таволожин. Вчера приплыл из Минусинска на лодке, простыл на Енисее, вот мы и пошли в баню.
Когда Ной вернулся в дом миллионщицы Юсковой, Дуни и след простыл. Отыскался ее сокомпанеец, Гавриил Иннокентьевич Ухоздвигов, как сообщила Аглая, и они ушли в гостиницу «Метрополь». Скатертью дорожка!
На другой день Ной переехал со всем своим добром на квартиру в дом Ковригиных.
VI
Страх и смерть топтали улицы города чужеземными ботинками, позвякивали казачьими шпорами и шашками, хрустели офицерскими сапогами, горланили медными глотками.
Губернская тюрьма ежедневно пополнялась новыми узниками, глухо и тяжко стонала сквозь стальные решетки:
«Друг мой, товарищ, где ты? Жив ли, или расстреляли тебя в подвалах контрразведки?»
С вечера до утра по улицам города ездили конные казаки особого эскадрона хорунжего Лебедя и носились на мотоциклах чешские патрули. Жители онемевших домов с тревогою прислушивались к цоканью копыт, лютому урчанию мотоциклов и окрикам на чужом языке.
Каждую ночь слышалась стрельба то на одной, то на другой улицах.
В пригородных слободках и в самом городе люто свирепствовали воры и грабители.
Моросил дождь.
Небо лежало на горбатой спине города – лохматое и мрачное.
Подхорунжий Коростылев шел серединою улицы, настороженно приглядываясь к черным заплотам и бревенчатым домам, боялся темноты, неожиданности, безмолвия улицы, и на всякий случай кобуру нагана держал открытой.
Свернув в переулок в сторону Воскресенской, Коростылев увидел человека у заплота, в руке у него было что-то белое. И на заплоте появилось белое пятно. Прокламация – красный!
Выхватив наган, Коростылев крикнул:
– Стой!
Неизвестный кинулся бежать. Коростылев за ним, стреляя из нагана. Преследуемый упал на тротуар. Коростылев подбежал к нему, еще раз хотел выстрелить в спину красного – он был уверен, что попался красный, большевик, конечно, но не стал стрелять: и так никуда не уйдет! Надо его доставить в контрразведку вместе с прокламациями, чтоб назвал других подпольщиков. Рассыпанные по тротуару листовки собрал и сунул себе в карман шинели.
«Сдох он, что ли» И чтобы удостовериться, Коростылев пнул его сапогом в бок, опустил наган в кобуру, еще раз пнул и, наклонившись, повернул на спину. В тот же момент неизвестный ухватился за его ремни, рванул на себя, и они сцепились не на живот, а на смерть. Катались по обочине тротуара в канаве, подвешивая друг другу кулаками и пинками. Кто-то бежал улицей, шлепая по грязи. Окрик на чужом языке. Чехи! Неизвестный ударил Коростылева промежду глаз – искры посыпались. Подхватился – и бежать. Чьи-то дюжие лапы схватили подхорунжего, подняли, заламывая руки.
– Я подхорунжий! Слышите!.. Большевика схватил! Догнать его надо!.. Прокламации расклеивал!..
– Мольчайт! – заорал один из чехов, а второй содрал с подхорунжего шашку и ремень с наганом. – Ми будем твой мордом бить! Этот твой прокламаций!.. Ми видаль!..
– Я подхорунжий! Казачий подхорунжий! Понимаете? Вы большевика упустили! Прокламации расклеивал, сволочь!
Чехи приняли «сволочь» на свой счет и давай насовывать подхорунжему прикладами в спину и в бока, выкрикивая что-то по-чешски, а потом погнали к вокзалу в свой эшелон. Ножевой штык уперся Коростылеву в спину.
Взбешенный подхорунжий готов был лопнуть от возмущения.
