Сказания о людях тайги: Хмель. Конь Рыжий. Черный тополь - Полина Дмитриевна Москвитина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Все будет на высшем уровне, мой главнокомандующий! – ответил капитан Ухоздвигов.
Когда прошли поезд Гайды, капитан плюнул, вытер платком губы и лицо, с остервенением сказал:
– Жалею, что мне не придется повесить эту международную сволочь! Сегодня же побывайте у Ковригиных. Непременно! Иначе они утром наделают глупостей. Чего доброго, явятся к Каргаполову.
– Понимаю, Кирилла Иннокентьевич.
Ухоздвигов остановился и, открыв офицерскую сумку, вынул из нее увесистый пакет, связанный шпагатом.
– В этой пачке – десять тысяч пятьсот рублей. Пятьсот ваши; спасибо за выручку. Итак, возьмите свои пятьсот, а десять тысяч передадите Машевскому. Лично, без свидетелей! Мое имя не должно называться при этом.
Ной с трудом засунул пачку в карман брюк – в китель не втиснулась.
– Вас не пугает мое поручение? Не тяжело? – спросил капитан.
Ною действительно было тяжело – еле ноги держали. Теперь уж для него окончательно все стало тайной, и часть этой тайны капитан взвалил на плечи Ноя. Тяни, рыжий, коль сам влез в хомут еще в Петрограде!
– Как не тяжело, Кирилла Иннокентьевич? Я ведь в тайных делах участия не принимал, и к тому не учился.
– Жизнь, голубчик, самая лучшая школа. А вы ее неплохо начали в Петрограде и Гатчине. Только не заболейте страхом.
– Страха на позиции не ведал. А ведь тут не позиция!
– Позиция, голубчик, да еще самая тяжелая! Ну, мне пора, Ной Васильевич!
Крепко пожал руку Ною и, круто повернувшись, ушел.
V
Ной некоторое время стоял еще на перроне, глядя вслед капитану, чувствуя себя подавленным и растерянным. Ничего подобного он, конечно, не ожидал в тот день, когда пил с капитаном из одной фляги. А вот как все обернулось! Будто не пачку денег засунул в карман, а бомбу с замедленным взрывателем. Один неосторожный шаг, и она взорвется, разнесет в куски Ноя! Подобные тайны носить – это же все равно что испытывать крепость веревки собственной шеей: удавит или лопнет веревка?
Однако надо предупредить Ковригиных, чтобы не вздумали искать Анну Дмитриевну в контрразведке. Василий может выехать в извоз ранней ранью и, чего доброго, побывает там, тогда будет поздно!..
Помчался верхом к Ковригиным. В их доме не было света; придется будить. Ничего не поделаешь – такая суматошная выдалась ноченька, будь она неладна!..
Долго стучался в ворота. Спущенные с цепей собаки надрывались от лая. Наконец из глубины ограды раздался злой голос:
– Какого еще черта! Черня, Фармазон! Цыц, вы, проклятые! Кто еще там?
Хорунжий назвал себя.
– А, вон кто! – Без лишних слов Василий вышел за калитку – пиджак накинут на плечи, простоголовый, только что с постели. – Что еще вам нужно, господин хорунжий? Что? Увез с собою? А ну зайдем в ограду. Как так? Не понимаю! А где старый зоб?
– Какой зоб?
– Сидор наш.
– С ними.
– Ну а почему он их взял с собою? Куда повезет? В Омск? К чему в Омск? Вот уж гад так гад! Ну, гад!
– Тут все темно, Василий, понять не так просто, – тужился Ной. – Похоже, что капитан работает не на белых. Если он предупредил, что Анну Дмитриевну не надо искать через контрразведку, прямо скажу: надо не спешить. Если дадите розыск – контрразведчики ухватятся. Это уж точно! Агента увез с собою и большевичку. По какой причине? С чьего разрешения? Потянут: что же произошло ночью? И если узнают, что по приказу капитана я предупредил вашего отца о Машевском и его товарищах…
– Разве это он послал вас?
– В том-то и штука, Василий. Завалить мы его можем запросто. Поехать сейчас в контрразведку, поднять по телефону Каргаполова, обсказать все, и – тревога по железной дороге до Ачинска! Схватят его моментом на какой-нибудь станции. Ну а дальше что? Я уж не говорю о себе; моя песенка будет спета сразу. А вот как другие? Все окажемся в контрразведке или того хуже – в сорок девятом чехословацком эшелоне. Не слышал про эшелон? Имеется такой. Командующего Гайды контрразведка со всеми обширными правами.
– У всех обширные права, туды их… – выматерился Василий. – Только у народа нашего никаких прав не было и нет. Это уж точно говорю. До меня это дошло еще на фронте, до того, как контузило от взрыва снаряда. Знаете, как было там? «Братцы! солдатики! за царя, за землю русскую, на немцев; ура!» А потом шарахнуло: царь отрекся от престола! Свобода! Свобода! Хрен с луком, не свобода! Собачья грызня началась. И от той партии, от другой – всяк со своей дудкой. Махнул домой из лазарета, и тут грызутся, стервы. Какая партия должна власть захватить? И все от имени народа! Меня хотели втянуть – послал их к такой матери со всеми их партейными потрохами. С Прасковьей мы давно на ножах; терпеть ее не могу, дуру набитую. Работала бы фельдшерицей, вышла бы замуж, как все порядочные, а ее на подпольные сходки потянуло. И Анечку закружили. На кой хрен с луком мне все их партейные призывы? Знать не хочу ни белых, ни красных. К едрене матери! И вас я в тот вечер выдворил с багажом из-за Анечки, чтоб не пронюхивали про ее дурацкое большевицтво. А вы, оказывается, сами из той же клюквы. Валяйте! Кому что. Только меня в эту музыку не впутывайте, предупреждаю!
Василий с остервенением матерился в адрес всех проклятых политиков в мире, от которых житья нету; а ему, Василию, надо свободно жить, хорошо зарабатывать и чтоб ни одна тварь не лезла к нему с политикой.
– Понимаете такое или нет? – наседал он на Ноя. – Обрыдла мне вся эта ваша музыка; осточертела на веки веков. Вот жду: как откроется железная дорога на Владивосток, дня терять не буду. Продам свою пару коней, катану к морю и на корабль матросом, чтоб смыться навсегда из России. Ко всем свиньям ее, потаскуху. Заполитиканилась, стерва. Пусть ее сжирают с потрохами хоть эсеры, хоть большевики, хоть чехи или французы!
Ной таращился на Василия, не зная, что сказать: к подобному разговору он не подготовился. Понятно, в сердцах чего человек не скажет, да еще русский! И Бога наматюгает, и Богородицу присовокупит, а все из-за мозоли на левой пятке, так ее перетак!
– Это вы все со зла, Василий Дмитрич, оговорили себя, – степенно заметил Ной. – У вас хорошая жена, ребенок, а так и…
– Хрен с луком! – оборвал Василий. – Нет у меня ни жены, ни ребенка. Как? Да очень просто, господин хорунжий. Воровскую девку выиграл в карты. Или не знаете, как режутся в карты? Дай боже! Я и до фронта играл на Каче. Ну а как приехал, срезался с одним вором в Николаевске. Продулся он в пух-прах, а потом на банк девку свою поставил. Лизка-то красивая, видели? Бац – и выиграл! Сам того не ждал. По праву выигрыша мог убить ее – это в законе воров. Если кого проиграют, амба! А я проявил благородство, в дом привел. Ладно бы, да у нее, оказывается, есть ребенок, которого она скрывала у своей сестры в Овсянке. Начала хныкать: «Жалостливо мне, Вася, ребеночка. Та-ак-то жа-алостливо-о!» – передразнил Василий, поддергивая пиджак на плечи. Я и размяк. А на кой хрен с луком мне все это господское благородство, спрашивается? Махну я от всего этого, и кончено! Обдумано до последней пуговицы. Свободы хочу без белых и красных! Это вы понимаете? Или вам нравится вся эта заваруха? Валяйте! А я сыт!
Ноя беспокоила судьба Анны Дмитриевны и капитана. Как бы этот взбалмошный Василий не разговорился в таком же духе с извозчиками!..
– Если вы про Анну Дмитриевну и капитана вот так скажете кому из дружков, тогда погубите сестру. Или это вам все равно?
– Кто вам сказал, что мне все равно? – вскипел Василий. – У меня сердце кровью обливается, а что я могу поделать? А молчать я умею, не беспокойтесь. Не хуже вас, политиков. И не без ума! В логове волков овцу искать не буду. Так и так сожрут, если утащили. Капитан ли сожрет или Каргаполов какой-то с чехами, а все равно не быть в живых Анечке. Утащил он ее, чтоб любовницей сделать. Ахинея все, что он вам наговорил, гад! Еще в прошлом году он на нее глаза пялил и умощал стихами, стерва. Умный бандит, это точно. Да и Анна спала и во сне
