Сказания о людях тайги: Хмель. Конь Рыжий. Черный тополь - Полина Дмитриевна Москвитина

и не знает, как отлипнуть. То-то она и выпытывала у него эти дни про офицеров, капитана Ухоздвигова; хорошо, что Ною сказать нечего было – проминался за городом! Бежать надо от нее, пока не поздно! Есть у нее бог – полковник Дальчевский, да еще сокомпанеец поручик отыщется!.. Ох-хо-хо!..

– Что кряхтите?

– Ведь если оступлюсь…

– Не оступитесь! Вы ничего лишнего не сказали Евдокии Елизаровне?

– Она хворала эти дни, да и откровения у меня к ней не было. Ни в Гатчине, ни на пароходе. Вихлючая, какое может быть откровение?

На двух разговаривающих русских офицеров обратили внимание чехи. Печатая шаг, трое легионеров шли мимо с винтовками.

– Документ! – потребовал офицер.

Капитан сказал что-то по-французски, но чешский офицер не знал французского.

– Документ? Ви кто? Русс?

– Русские офицеры! – рявкнул капитан и неожиданно для Ноя предъявил два пропуска.

Чешский офицер взял под козырек:

– Прошу прощения, господа офицеры!

И пошли прочь.

– Индюк поганый! – ругнулся Ухоздвигов вслед офицеру. – Ну, идемте в вагон Гайды. Сейчас я вас ему представлю. Для того и пропуск достал. Вот уже кого не назовешь «перемежающимся»! На станции Ачинск по его приказу повешены на телеграфных столбах сто семьдесят не «перемежавшихся», захваченных под Мариинском в плен красногвардейцев, и расстреляно более семидесяти женщин, жен советских работников, а с ними сорок стариков – отцов красногвардейцев. Такие-то времена, хорунжий! Одни – «перемежаются», другие – вешают и расстреливают. Вас это устраивает?

– Спаси бог! Я не каратель!

– Это очень опасный капитан Гайда! – наставлял Ухоздвигов. – Он вообразил себя спасителем России от Советов и большевиков; а кто его призывал спасать русских от самих себя? И вот чехословаки, французы, американцы, англичане, итальянцы – все стараются спасти Россию от Советов! Вы, понятно, не думали об этом, хорунжий, «перемежались», а придется думать и действовать! Восхваляйте командующего Гайду до умопомрачения. Он это обожает, как всякий вешатель и тиран. Чем подлее человек – тем больше требует чествовать себя. Это истина веков. Наиболее кровавые цезари Римской империи захлебывались в лести со стороны униженных и оскорбленных сограждан Рима. Так это было – так всегда будет при тирании!

Ну дьявол, не капитан!..

IV

Ухоздвигова с хорунжим Лебедем часовые пропустили в личный салон-вагон Гайды, где в этот вечерний час ужинали созванные Гайдой командиры его эшелонов, подготовленных к наступлению на Иркутский фронт.

За столом в два ряда пиршествовали офицеры, представители французской и американской миссий и миллионеры города – Кузнецов и Гадалов, успевшие внести в кассу Гайды требуемую контрибуцию – четыреста тысяч наличными и на двести тысяч пушниною и ценными подарками.

Пирующих обслуживали красивые молоденькие официантки, из русских беженок – доченьки дворян и важных сановников рухнувшей империи.

Увидев капитана Ухоздвигова, Гайда поднялся, пошел навстречу, приветствуя по-русски:

– О мой славный капитан! Наш великолепный капитан Кирилла! Прошу, прошу! – Гайда старался говорить по-русски и заставлял своих офицеров изучать язык, чтобы эти «азиаты» не водили их за нос и не втирали бы очки освободителям. На всех приемах и обедах он предпочитал разговаривать на русском, чем в немалой мере льстил господам гадаловым, кузнецовым и всему белому офицерству. – Внимание, господа офицеры и мои гости! – могучим голосом продолжал Гайда. – Представляю вам кавалера ордена По четного легиона мсье Кириллу Ухоздвигова, моего большого друга и сподвижника!

– Виват! Виват кавалеру ордена Почетного легиона! – дружно отозвались французские и американские офицеры.

Гайда уставился на рыжебородого патриарха.

Капитан Ухоздвигов назвал:

– Я вам обещал, господин главнокомандующий, представить в некотором роде представителя нашего Енисейского казачества. Хорунжий Ной Васильевич Лебедь.

Главнокомандующий распахнул руки, похлопал по плечам Ноя, приветствуя:

– Ошинь рад! Ошинь рад! Ви есть патриарх казачий! Господа офицеры, наш гость – патриарх казачий! Ошинь приятно!

В этот момент за одним из столов всплыл багровомордый, неповоротливый генерал Новокрещинов и своим неприятным, трескучим голосом обратился к Гайде:

– Господин капитан! Разрешите доложить!

Это крайне неприятное обращение к Гайде – «господин капитан», да еще со стороны генерала, будто ремнем стегануло по упитанной спине Гайды; он быстро обернулся:

– Что у вас, генерал?

– Этот хорунжий, господин капитан, которого вы приветствуете, будучи в заблуждении, достоин четвертования на лобном месте. Уверяю вас, господин капитан! Как мне совершенно точно известно: хорунжий Лебедь в не столь отдаленном прошлом являлся «красным конем военки Совнаркома» и совершил гнусные преступления против Отечества и русского народа…

Великий главнокомандующий не вытерпел отповеди генерала; о хорунжем Лебеде он получил исчерпывающую информацию от своего друга капитана Ухоздвигова и потому распорядился:

– Ефрейтор Елинский!

– Есть! – подскочил за одним из столов белобрысый ефрейтор.

– Капрал Кнапп!

– Есть, мой главнокомандующий! – поднялся еще один упитанный чех.

– Генерал ошинь пьян. Он забывает, кто здесь хозяин! Прошу вас, отведите его в спальный вагон и дайте ему капушный рассол два кружка. Старику надо отдохнуть от общества молодых и наша энергия. Идите, генерал! – При гневе Гайда вдруг терялся в дебрях русского языка, коверкал слова или сразу переходил на чешский или французский. – А вы, славный хорунжий Лебедь Ной – я правильно назвал?

– Совершенно правильно, господин главнокомандующий, – отчеканил рыжебородый хорунжий, моментально поняв, как надо себя держать и разговаривать.

– Господа! – Гайда не мог говорить в пустое пространство, ему нужна была аудитория с поклонниками и почитателями его таланта полководца и непревзойденного государственного деятеля. – Наш гость, господа, хорунжий Ной! Вы понимайт, что значит Ной? Мы все происходим от нашего одного предка Ноя! Прошу, прошу, господин Ной! Ви мой гость! Можете снять вашу шашку. За столом неудобно при шашка. Прошу, мой капитан!

Ефрейтор Елинский и капрал Кнапп помогли вылезти из-за стола толстому генералу Новокрещинову, вслед которому Ухоздвигов кинул:

– Эти развратные старые плевательницы затянут все наше белое движение в болото!

– Ошинь великолепно, мой капитан! Ми генералу дадим роту красногвардейцев. Это будет хорошо! – подхватил Гайда; это ведь именно он назвал стариков «развратными плевательницами».

– Прошу, генерал. Прошу! – тащили под руки генерала ефрейтор и капрал.

Пировали на славу, и чего только не было на столах! И фрукты, и закуски, начиная от изумительной волжской белорыбицы, семги, осетрины, паштетов на любой вкус, всевозможных выдержанных вин и отменных коньяков, не говоря о русской водке. Эшелоны Гайды не жили на скудном довольствии: у них всего хватало.

Хорунжий Лебедь с капитаном Ухоздвиговым угощались за одним столом с великим Гайдой.

Капитан Ухоздвигов провозгласил тост за талантливого главнокомандующего Гайду и за его поход на Иркутск и Забайкалье; великий Гайда в свою очередь ответил тостом за кавалера ордена Почетного легиона, с которым они как братья, единые и неразрывные, и французские офицеры скандировали мсье Кириллу, увековеченному на скрижалях Французской республики.

– Виват! виват! виват!

Ухоздвигов попросил главнокомандующего покровительствовать казачьему хорунжему Ною Лебедю, поскольку среди «старых русских плевательниц» имеются такие военные, как незадачливый генерал Новокрещинов, которые готовы сами себя сожрать, не разбираясь ни в политике, ни в военных вопросах.

– Ни один волос не тронут ваша голова, господин хорунжий, – торжественно заверил Гайда. – Ви будете служить взаимодействии с моим сорок девятым эшелоном под командованием славного подпоручика Борецкого. И если кто из дураков-офицеров в Красноярске начнет акция против вас, мой подпоручик даст мне знать. И я бу ду смотреть: как будет чувствовать себя набитый дурак после моего вмешательства!

– Премного благодарен вам, господин главнокомандующий, – встав, поклонился рыжечубой головой хорунжий, чем вызвал еще большее удовольствие Гайды.

Ноя узнал долговязый, розовощекий, в меру упитанный подпоручик Богумил Борецкий, у которого он был в купе императорского вагона в Самаре:

– Ви меня помнить, хорунжий? О, я помнить! Ми будем служить рука с рука, – и подпоручик пожал свои пухлые руки, показывая, как они будут служить.

Посидев полчаса в застолье с великим главнокомандующим, преисполненным важности своей исторической миссии по истреблению большевизма, капитан Ухоздвигов поднялся: ему пора на поезд, а с ним покидал пиршество и хорунжий Лебедь.

На прощанье великий Гайда расцеловался с капитаном и сказал ему по-французски, что он с нетерпением будет ждать благоприятных известий от капитана из Омска,