Записки, или Исторические воспоминания о Наполеоне - Лора Жюно

Иногда мы забавляли в свою очередь наших детей. Я подала пример, как мать старшей из крестниц императора. День рождения ее был 6 января; я стала приглашать от ее имени детей военных товарищей Жюно, детей высших сановников и моих друзей. На эти праздники съезжались ко мне более ста малюток. Их забавляли ученою обезьяной генералом Жако, учеными чижиками, которые стрелялись на пистолетах; появлялись и Фиц-Джеймс, чревовещатель, и Оливье, фокусник, предшественник Боско, не столь искусный, но всегда удивительно забавный. Можно представить себе радость детей! Затем следовал ужин или просто угощение, где подавали все, что только могли изобрести самого изящного в лакомствах всякого рода: необыкновенные сахарные фигуры, мороженое, пирожные… Маленькие гости начинали дремать, и их увозили, а молодые матери оставались. Я приказывала позвать музыкантов, и мы от чистого сердца танцевали до двух часов утра.

Иногда устраивались для детей и маскарады! Надобно было видеть принца Ахилла Мюрата, который тогда был премиленький ребенок, резвый, как чертенок; надобно было видеть, как изображал он зеленого дьявола! Он шумел, кричал, в самом деле вел себя как чертенок и так отличался от своих кузенов Людовика и Наполеона, детей короля Голландского! Те воспитывались превосходно. Второй, заменивший старшего в наследственной линии, ушел от нас еще прискорбнее, нежели брат его, потому что ему было тогда уже двадцать семь лет…

Лучшие из этих собраний случались у Гортензии. Там обыкновенно разыгрывали лотерею, составленную из детских игрушек и разных хорошеньких вещей, полезных для девочек лет десяти-двенадцати, потому что иные уже были в этом возрасте.

Супруга маршала Нея занимала тогда дом на улице Лилль, подле особняка Почетного легиона — с одной стороны и дворца принца Евгения — с другой. Евгений находился в Милане, и дом его занимал князь-примас [Дальберг], добрый, почтенный человек, но величайший охотник для поклонов, какого только я встречала. Однажды на масленицу госпожа Ней приглашает всех наших детей на маскарад к своим сыновьям. Страшная радость для маленького общества нашего и важное занятие для молодых матерей, из которых каждая хотела, чтобы дети ее были лучше всех. От этого общего желания рождалось настоящее кокетство в выборе костюмов. Я тогда недавно возвратилась из Испании и заказала для дочерей своих полный испанский наряд со всем его богатым изяществом. Отрадно было видеть маленьких моих девочек с локонами под серебряной сеткой и розовой синелью[188], в юбочках из белого атласа с букетами роз и серебряных колокольчиков, в корсетиках с длинными рукавами и отворотами. Одев детей, я приказала отвезти их к госпоже Ней. Было еще только семь часов, но для детей праздники начинались рано. Я должна была приехать в девять часов, так же как и большая часть матерей, потому что иначе мы могли помешать веселью почтенного собрания, и гораздо лучше было оставить его на свободе.

Мадемуазель Пуадевен, наставница моих дочерей, приказала ехать. Кучер и слуга возили их прежде только в Булонский лес и в церковь. Слуга спросил у других, где живет госпожа Ней, и ему сказали, что на улице Лилль. Они отправились. Приехав, кучер обнаружил преогромные ворота. Рассудительный человек, он въехал во двор и остановился у большого крыльца. Дверцы кареты отворили; мадемуазель Пуадевен со своими воспитанницами вышла и попросила, чтобы ее провели к госпоже маршальше (тогда еще не было герцогов).

— То есть к его светлости, сударыня? — спросил ее высокий слуга, с изумлением глядя на странную группу, которая находилась перед ним.

Мадемуазель никогда не слыхала, чтобы госпожу Ней называли светлостью, но подумала, что, может быть, теперь так оно и есть, и поспешила примолвить: «Да, да! Ее светлости!» и, чтобы скрыть свое замешательство, поспешила войти в гостиную, держа за руки своих воспитанниц. «Странно, однако, — думала она, проходя через худо освещенные и пустынные гостиные, — не слышно ни шуму, ни смеху… Удивительный праздник!»

— Да знает ли его светлость о вашем посещении, сударыня? — спросил слуга, вдруг остановившись перед Пуадевен и ее двумя маленькими масками.

— Как же не знать! — вскричала моя англичанка. — Две недели назад получили приглашение эти маленькие создания! Я вполне уверена в этом, потому что уроки их шли довольно плохо с тех пор.

Камердинер поколебался еще немного, но потом отворил дверь и громким голосом произнес при этом имя мадемуазель Пуадевен, потому что не знал моего имени.

Комната, в которую вошли они, была обширна и плохо освещена. Посреди нее стоял большой круглый стол, покрытый бумагами и окруженный людьми строгого вида, одетыми в черное. Между ними можно было видеть сгорбленного старика, с одним зубом, но зато в небольшом плаще из черной тафты, под которым виднелась звезда, серебряная и преогромная. Все, окружавшие старика, казались не веселее и не моложе его, кроме разве что одного молодого человека, который поглядывал вокруг с улыбкой, как будто стыдясь, что ему только тридцать лет. Увидев двух моих красавиц, он странно изменился в лице. Надобно же наконец сказать, что дом этот принадлежал принцу Евгению; сгорбленный старик, который жил в нем, был его светлость великий герцог Франкфуртский и князь-примас, а молодой человек — герцог Дальберг. Он собирался жениться на хорошенькой девице Бриньоль, и в тот вечер был его сговор. Впрочем, в доме Евгения ничто не указывало на сватовство; напротив, в нем господствовала такая торжественная степенность, что мои бедные малютки испугались печальных лиц, вместо веселых Скарамуша и Брюскамбиллы, и начали плакать. Князь, как уже я сказала, решительный охотник до поклонов, отвесил их по крайней мере три, покуда до мадемуазель Пуадевен дошло, и она остолбенела. Однако она быстро пришла в себя и объяснила, каким образом попала со своими воспитанницами в комнату, где составлялся свадебный договор герцога Дальберга. Едва услышали мое имя, как рассыпались в учтивостях, приветствиях и начали целовать руки миленьких малюток; а те уже не плакали, когда увидели, что их ласкают. Его светлость запутался в извинениях и чуть было не попросил, чтобы Жозефина и Констанция станцевали для него фанданго. Но девица Пуадевен, зная приличия, взяла обеих своих воспитанниц за руки и вышла.

— А знаете ли, — сказал мне через несколько дней граф Луи Нарбонн, — ваши дочери ужасно перепугали всех у князя: там вообразили, что это оскорбленная и покинутая любовница герцога Дальберга ведет к нему дочек своих и хочет помешать его браку.

Глава XXXVI. Президент Института в Сен-Клу

Однажды вечером Наполеон посетил Французскую академию и больше трех часов говорил о литературе и о том перевороте, какой совершался в ней.