Публичное одиночество - Никита Михалков

Я хочу пожелать Филиппу дальше развиваться, быть таким же азартным и талантливым, но не забывать о том, что необходимость реального взгляда на себя помогает двигаться дальше. (VI, 5)

(2005)

Интервьюер: Признайтесь, Вы ожидали, что фильм «Статский советник» ожидает такой успех?

Честно говоря, у меня просто даже нет каких-то комментариев по этому поводу.

Я совершенно поражен. Может быть, потому что я давно не находился в зале, когда идет картина с моим участием – каким бы то ни было – актерским, режиссерским.

Но, во-первых, меня поразило, что на пресс-конференции и здесь в Москве, и в Питере, и в Пензе, и в Нижнем Новгороде вопросы намного были шире, чем вопросы просто о кино. Потому что картина поднимает проблемы, которые касаются сегодняшней конкретной жизни. И для меня это очень важно, потому что я вообще считаю, что любая картина, вне зависимости от того, когда происходит действие в этом фильме – в девятнадцатом, восемнадцатом, в каменном веке, но она тогда живая, когда она отвечает или по крайней мере ставит одинаковые вопросы со зрителем, который сидит в зале.

Как продюсер Вы настаивали на том, чтобы картина получилась камерной, без обилия спецэффектов?

У нас была другая задача, у нас такой жанр задуман изначально. Хотя в картине есть некоторые спецэффекты, но они как бы в быту картины находятся. Они не должны вырываться и поражать зрителя своей необычностью и многосложностью.

Роль Пожарского Вам предложил сыграть Янковский или Вы сами выбирали, кого играть?

Дело в том, что Акунин поставил условие, чтобы Фандорина играл Олег Меньшиков, а я предложил на роль Пожарского свою кандидатуру, потому что мне очень нравится эта роль. Мало того, мне кажется (ну естественно, каждый кулик хвалит свое болотце), что она наиболее прописана и в романе, и надеюсь, что это в какой-то степени сказалось и в картине.

Вы понимаете, вообще-то негодяя или человека противоречивого всегда играть проще, чем такого героя, скажем, как Фандорин. Почему я и считаю, что Олег проделал ювелирную работу, тяжелейшую работу, когда практически нет материала, есть только созерцательность: он смотрит, думает, мыслит, анализирует и как-то поступает; вся работа происходит внутри. Это дико трудно играть. И нужно обладать огромным, абсолютно огромным опытом и талантом, таким, каким обладает Олег Меньшиков, чтобы это как бы ничегонеделание выливалось в ту тайну, за которой интересно следить.

Мне-то было проще. Мой персонаж – он открытый, он определенный, он цинично открытый. Он говорит правду, и причем такую правду, которую люди вообще не говорят. Но он ее говорит, потому что ему так проще. И он шокирует этой правдой, и это один из методов завоёвывания пространства. И конечно, в этом столкновении мое положение намного более выгодное, чем у Олега.

Я думаю, что Фандорин в его исполнении – это самый правильный рисунок, который мог быть. Он как лед и пламя. И как раз в этом соединении и возникает определенная реакция, искра.

Очень радует, что в картине нет черно-белого решения проблемы, все персонажи многослойны.

Я очень рад, что это именно так.

Даже Грин и Игла могут вызвать сочувствие. Там ведь и несчастная любовь, и одиночество какое-то, и мальчики из «БГ» – один ребенок совсем, другой такой, так сказать, увалень, читает «Графа Монте-Кристо», искренние люди.

Кем Грину руководить-то? Кем командовать, вот этими ребятами?

Здесь есть живые люди, за каждым человеком есть его правда, есть судьба. И, наверное, я так думаю, это и привлекло зрителей, что здесь нет иероглифов: мерзавец, герой, террорист, проститутка. Здесь все по Станиславскому, который говорит: «Ищи в дурном хорошее, в хорошем дурное».

И мне кажется, что это самый правильный путь, который был выбран. И слава богу, что мы все-таки по нему прошли, как по бритве, не опасаясь, что, может быть, это будет скучно смотреть. Я убедился еще раз, что все-таки наш зритель так или иначе, пусть подсознательно, но воспитан на великой русской литературе. Где есть слово, разговор, не только стрельба и, так сказать, липовый монтаж, но когда можно словом воздействовать на человека и на его сознание, а не только ударом, ударом зубодробительного молотка по челюсти.

И для меня это очень отрадно.

Известно, что Вы серьезно работали над ролью Пожарского, сами придумали его «чудо-пистолет», дописывали текст, придумывали сцены.

Мне принципиально неинтересно играть мерзавца, исчадие ада.

Поэтому, конечно же, мне нужно объяснение, что это за человек? Если прихожу к выводу, что это искренний человек, одинокий человек, он верит в то, что говорит; мало того, то, что он говорит сейчас, в конце девятнадцатого века, в первой четверти двадцатого века, все абсолютно точно сбылось – и возникновение того же самого Иосифа Виссарионовича, и так далее…

Поэтому мне думается, что как раз вся структура внутренняя Пожарского, она требовала того, чтобы мы, я, по крайней мере, для себя его объяснил. А когда я для себя его объяснил, я тем самым стал объяснять его и зрителям, высказываясь от имени Пожарского. И тогда зритель шокирован результатом этой истории, потому что методы чудовищны, а потом задумывается и говорит: «Бог его знает…»

Я думаю, из этого как бы высекается некая глубина характера. Мы просто от этого отвыкли, от этой школы актерского мастерства. Вы понимаете, очень многие сегодняшние молодые – талантливейшие режиссеры, которых я очень люблю, уважаю, учусь у них, видя, как они владеют формой, как они роскошно используют монтаж, как они роскошно пользуются компьютерной графикой, как это все невероятно технократично и увлекательно.

И вот идет такая картина, а потом два героя садятся на кухне, разговаривают о чем-нибудь серьезном, и вдруг – все мимо! Казалось бы, ребята, если вы такое умеете, а это-то?

А это, оказывается, самое трудное. Оказывается, жизнь человеческого духа, как люди влияют друг на друга, как они энергетически взаимодействуют, как строится их диалог, как мы прослеживаем за движением их состояния – это уже совсем другая история. И этому нужно учиться, а учит этому литература.

Поэтому я думаю, что как раз в этом контексте, может быть, сегодня «Статский советник» и есть в какой-то степени новое слово.

Некоторые фразы картины уже цитируют, скоро они, наверное, уже афоризмами станут. Говорят, большую часть Вы придумали?

Ну уж, прямо все. Что-то я, что-то другие ребята.

Когда атмосфера на площадке легкая, творческая, это как-то само собой происходит. Огромнейшее счастье работать с азартными людьми, когда ты кидаешь реплику и на нее набрасываются мгновенно, скажем, тот же Миша Ефремов там, или Федя Бондарчук, либо Колокольников, молодой замечательный. То есть за всем за этим та легкость импровизации, которая возникает не потому, что не знают, что делать, а потому, что настолько знают, что делать, что могут от этого оторваться.