Проклятье Персефоны (СИ) - Харос Рина

— Уильям, пожалуйста… Мне нужно время. А пока выйди из каюты и оставь меня одну. Сейчас же, — холодные нотки, прозвучавшие в моем голосе, моментально отрезвили Уильяма. Слегка отстранившись, он посмотрел на меня покрасневшими глазами и, смахнув оставшиеся слезы ладонью, слегка кивнул. Однако отстраняться не торопился.

Я почувствовала легкое касание на своей коже: ладони Уильяма поднимались вверх к моему бедру и начали поглаживать, рождая жар внизу живота. Юноша оставил россыпь поцелуев на моих ногах, затем встал и посмотрел на меня глазами полными горечи и ненависти к самому себе. Он спиной пересек каюту и тихо произнес:

— Надеюсь, когда-нибудь ты меня простишь.

Уильям неслышно вышел, а мое тело жгло от очередного разочарования и предательства.

Дождавшись, когда шаги в коридоре стихнут, и никто уже не сможет меня потревожить, я резко сорвала с шеи кулон и прикрыла глаза, ощущая, как тепло разливается по моему телу. Жабры, болезненно проступающие на шее, заставили вцепиться острыми когтями в ладони, оставляя на них кровавые следы. Я больше не могла сдерживать ненависть и гнев, разъедающие мою душу. Распахнув глаза, я подошла к зеркалу и взглянула на свое отражение, Окровавленные глаза, дьявольская ухмылка, растрепанный вид…

Сегодня я должна освободить сирену, иначе накопившиеся чувства сломают ее невидимую клетку в самый неподходящий момент и нарушат весь план. А ведь я подобралась так близко… Могла почти прикоснуться… Завладеть… Я мотнула головой, осознавая, что еще слишком слаба, что еще не время… Для того чтобы не выдать себя в будущем, сейчас нужно принести кого-то в жертву моей сирене.

К счастью, в эту ночь никто не слышал мальчишеского крика, ровно как никто и не заметил на утро пропавшего юнгу. После кровавой жертвы я и сирена насытились и легко погрузились в сон.

***

Я бегу по полю, крепко прижимая к груди букет полевых цветов. Быстрым движением преодолев ступеньки на крыльце, влетаю в мамину комнату и начинаю громко смеяться.

Моя мама больна. После смерти отца я перестала ее узнавать: постоянные крики, оскорбления, обвинение меня в том, что я его погубила. За последние шесть месяцев она превратилась в собственную тень: неестественная худоба, темные мешки под глазами, панические атаки.

Мать стояла ко мне спиной, когда я, задыхаясь от смеха, положила около ее ног букет цветов и весело завизжала:

— Мама, мамочка, посмотри какие цветы! Они тебе точно понравятся, и ты поправишься!

Тело матери судорожно дернулось. Помедлив, она обернулась. Издав удивленный возглас, я широко распахнутыми глазами начала изучать черты женщины: лицо излучало свет и тепло, глаза были полны нежности и счастья, а на губах дрожала улыбка. Ее некогда густые черные волосы, которые со временем превратились в жженую солому, снова блестящими локонами спадали на плечи, тело приобрело былые формы, а на щеках появился румянец.

Мать протянула ко мне руки и вдруг произнесла:

— Сестра…

Захлебываясь от нахлынувших эмоций и слез, она упала на колени передо мной и сложила руки в мольбе:

— Я так виновата перед тобой.

Казалось, в легких больше не осталось кислорода от услышанных слов. Посмотрев на женщину испуганным взглядом, я рухнула на колени и обхватила ее содрогающееся тело своими детскими руками.

— Я знала, что моя дочь не выжила бы. Я догадывалась, все это время… Но так и не смогла сказать твоему отцу, не смогла!

Брид. Моя кровная сестра. Сирена, умоляющая Персефону отпустить ее на сушу, чтобы воссоединиться с человеком. Она носила его ребенка у себя под сердцем, сгораемая от желания быть с ним и растить будущую дочь, прекрасно понимая, что без благословения богини ребенок не выживет. Персефона ни за что бы не пошла на это.

Судорожно вздохнув, я до крови прикусила нижнюю губу, стараясь скрыть подступающие слезы. Обхватив руками содрогающееся тело сестры, я лишь крепче прижалась к ней, уткнувшись носом в ее шею.

— Раз в год, весной, — начала моя сестра, судорожно всхлипывая, — Богиня разрешала нам покидать морские владения и навещать землю, чувствовать себя живыми, нужными, желанными. Персефона одаривала каждую из нас: скрывала уродства, шрамы, которые подарила нам морская мгла, давала возможность самостоятельно передвигаться по суше. Единственным нашим правилом гласило, что мы не должны влюбляться в мужчин, лишь мимолетные интрижки на одну ночь и дальнейшее заточение на год. Она ненавидела мужчин, делала своими рабами, а затем уничтожала, наслаждаясь их мучениями. Это был мой третий вечер на празднике людей, тогда я еще не догадывалась, что он станет для меня роковым. Стоило лишь взгляду упасть на него, скрывавшегося среди деревьев, как мое сердце замерло. В этот вечер я отдала ему всю себя: тело, душу, мысли, я знала, что он — моя судьба, я чувствовала это. Но я не могла рисковать, боясь гнева богини. После праздника я исчезла. Но сердце изо дня в день поглощала тоска и тьма, от которой не было спасения. Наблюдая за своим возлюбленным сквозь морскую пелену, я видела, что он жаждет найти меня, жаждет сделать своей. И я решилась. Обратившись к Богине, я попросила ее даровать мне земную жизнь, в которой я буду обычной девушкой, создам семью и рожу дитя, которого я уже носила под сердцем, не догадываясь об этом. Неожиданно та согласилась, ссылаясь на то, что это будет последний акт ее милосердия. Не придавая значения ее словам, я, окрыленная любовью, стала обычной девушкой, которая отыскала среди множества людей свою судьбу. Но я не знала, что этому счастью не суждено существовать долго. Родилась девочка, моя доченька, мое сокровище, но она не могла выжить, я понимаю это… Ты, моя сестра, убила малышку еще в утробе и заняла ее место. Я догадывалась… догадывалась все это время, поэтому вырастила тебя как собственную дочь, окружая теплом, любовью и заботой. Но и это счастье было недолговечным. Твой отец, работая в поле, подхватил хворь, которая унесла его за несколько недель. Я обезумела от горя и обиды, все больше замыкаясь в себе и оплакивая потерю возлюбленного. Я перестала заботиться о тебе, обращать внимание, дарить любовь… Я знала, что это она, Персефона, забрала мою малышку, уничтожив меня. Она дала нам пять лет. Ни больше, ни меньше. Я была слишком глупа и наивна, что поверила ее словам.

Брид подняла голову и посмотрела на меня глазами, полными слез и горечи. Я выжидающе сидела около нее и ждала продолжения, но она упрямо молчала. Спустя мгновение я осторожно коснулась ладонью ее руки и слегка сжала, давая понять, что я рядом. Судорожно вздохнув, сестра спросила:

— Почему… почему ты убила мое дитя, не дав возможности ему родиться?

— Брид, я не убивала ее, я… — слова не шли на ум, с губ срывались лишь обрывки фраз, и только сейчас я ощутила, как была виновата перед сестрой, но я должна была сказать ей, — девочка была уже мертва, когда я заняла ее тело. Ей не суждено было родиться, она была слишком слаба для этого жестокого мира.

Кинув быстрый взгляд на сестру, я увидела, что она сидит и смотрит прямо перед собой, прикусив губу, стараясь не заплакать. В глубине души я догадывалась, что она знала о судьбе своего кровного ребенка, что малышке не суждено было появиться на свет и сделать свой первый вздох.

Внезапно Брид заговорила:

— Когда я почувствовала, что мой час близок, я оказалась заперта в собственном теле, сгорая и сходя с ума от горя. Персефона умерла, рассыпалась в прах, будто ее никто не было, но она успела назначить преемницу, но кто она — я не знала. Я не могла обратиться за помощью, не могла обрести покой, от чего мой рассудок затуманивался изо дня в день все больше и больше. Но пришла она.

Считай, это мой последний акт милосердия.

— Это была она, преемница Богини, которую она успела сделать Королевой. Что-то насторожило меня: она не была чистокровной сиреной, ее заставили переродиться, но, несмотря на всю ту боль, которая читалась в ее глазах, она искренне желала мне покоя, который заслужила моя душа. Я пошла за ней, она помогла мне избавиться от наваждения и вновь сделала той, кем я была, вернула к истокам…