Музейный артефакт - Данил Корецкий

«Бузякин! – с неприязнью подумал третий секретарь и потер ноющую поясницу. – Кто такой Бузякин? Серая личность. Его уровень – секретарь парткома на среднем заводе! А доверили заведовать отделом пропаганды и агитации обкома партии! Живи да радуйся! А он все дальше рвется! По головам, по судьбам, по живым людям – лишь бы прорваться наверх! Не понимает: с тех, кто наверху, спрос больший, а голова закружится, тогда и упасть недолго. А падать сверху – ой, как больно! Я дважды падал. Но ума и сил хватило вновь подняться. А у этого Бузякина какой ум? Только примитивная хитрость да приспособленчество… Но ему сорок четыре, а мне шестьдесят пять, и наверняка он на мое место нацелился, только виду не подает… Самое противное, что задумка его не беспочвенна, по анкете всяко подходит: молодой, старательный, занимается идеологической линией – кого еще ставить секретарем по идеологии? А фамилия какая-то идиотская, Бузякин! Разве она подходит крупному руководителю? Как печатать в газетах такую фамилию? Как диктору ее произносить? Только на фамилии в таком деле не смотрят, в крайнем случае поменяют…»

Терехов не спеша подошел к столу, сел на свое место, нажал кнопку селектора и властно бросил:

– Пусть войдет.

Большая полированная дверь чуть приоткрылась.

– Разрешите?

В кабинет проскользнул худощавый брюнет с аккуратным пробором в блестящих волосах и в обычной одежде аппаратчика: скромный гэдээровский костюм коричневого цвета, белая сорочка, узкий черный галстук-самовяз, коричневые туфли. Под мышкой он держал портфель. Летняя жара на наряд не влияла: в обкоме работали еще не получившие распространения кондиционеры, а на улице неподходящая сезону униформа безошибочно выдавала партработника или другого ответственного служащего.

– Здравия желаю, Архип Кузьмич! – по-военному приветствовал секретаря Бузякин. В обкоме была принята воинская дисциплина и формы общения, только руку к головному убору не прикладывали.

Терехов мрачно уставился на подчиненного:

– Чем от тебя так разит? И зачем волосы намазал?

Тон был грубым, вошедший несколько растерялся. Дистанция между ним и третьим секретарем была такая же, как между комбатом и командующим армией, поэтому он весь сжался, покаянно склонил блестящую голову и смиренно зачастил:

– Польский одеколон, Архип Кузьмич. А волосы – бриолином. Советским. Чтобы лучше лежали, Архип Кузьмич, только для этого. Больше ни зачем, Архип Кузьмич… Никаких посторонних целей не преследовал…

– Скромней надо быть! – недовольно сказал третий секретарь. – Ты же партийный работник, а не… Не баба! Надо соответствовать!

Бузякин вытянулся по стойке «смирно».

– Извините, Архип Кузьмич! Одеколон брату отдам, бриолин выброшу. Буду соответствовать, Архип Кузьмич!

Полная и беззаветная покорность смягчила третьего секретаря. Хотя по-другому и быть не могло.

– Что скажешь, Петр Васильевич? – тон его тоже смягчился. Подчиненный приободрился.

– Скажу, что вы, как всегда были правы, Архип Кузьмич! Только непосредственное общение с народом, глубокое изучение жизни трудящихся на местах позволяет понять советского человека. Вот мы начали такое общение и сразу же ощутили реальную отдачу, отклик труженика. Вот знаете, как при крепком искреннем дружеском рукопожатии…

Магические заклинания идеологического жреца Бузякин произносил правильно, а главное – искренне. Терехов улыбнулся.

– Теперь я вижу зрелое мышление партийного работника, – ободряюще произнес он.

– Когда идешь в народ, начинаешь говорить с простым рабочим или крестьянином, то он, простой труженик, сразу же раскрывается перед тобой, – окрыленно запел завотделом. – Я хотел доложить, Архип Кузьмич, что мы начали работать с агитбригадами. Три дня назад я был в Нижне-Гниловской. Молодежь и артисты филармонии дали концерт для казачков. А я прочел лекцию о том, как формировалась первая партячейка в их станице, как их земляки били контру. Показал фотографии героев…

Третий секретарь насторожился.

– А с чего это ты вдруг лично выехал к народу? Тебя из кабинета палкой не выгонишь! И почему вдруг именно в Гниловскую?

Бузякин зыркнул открытым и преданным взглядом.

– Не скрою, Архип Кузьмич, в Нижне-Гниловскую поехал потому, что там партячейку создавали вы, Архип Кузьмич!

«Вот сучий потрох, – подумал Терехов. – Без мыла в жопу лезет! Но с чего вдруг он решил копаться в моем прошлом? Из подхалимажа? Или… Да нет…»

Бузякин будто прочитал мысли секретаря.

– Я совершенно случайно узнал, что вы, Архип Кузьмич, там начинали свою, так сказать, партийную карьеру. Поговорил с тружениками, вспомнил революционное время… И знаете, что оказалось, Архип Кузьмич?

– Что?

– Народ вас помнит! Когда я назвал вашу фамилию и имя, рассказал, как вы в перестрелке ликвидировали осиное гнездо белых, народ одобрительно загудел. А в перерыве к стенду с вашей фотографией и ваших соратников протолкнуться нельзя было…

Терехов встал, неспешно вдоль огромного стола под картой области и портретом Верховного Жреца Никиты Сергеевича Хрущева прошелся вначале в одну сторону, потом – в другую. Колени болели.

«Хрен тут правду от вымысла отличишь, – размышлял он. – Может, и правда – народ меня помнит. Соседи, друзья родителей, мои сверстники… А может, это он лакирует, приукрашивает… Ну, Бузякин… Хитер, стерва, ох хитер!»

– …а на следующий день дочь одного революционного казачка, вашего соратника, принесла письмо, – продолжил Бузякин и, вынув из своего портфеля листок, положил на стол. – Вот, пожалуйста, прочтите, Архип Кузьмич. Вы наверняка этого казака знаете…

Терехов схватил тетрадный лист, с трудом разбирая слова, быстро прочел и перевел дух.

– Грамотно пишет, а почерк корявый. Значит, училась в молодости, а потом пошла на тяжелую работу. Вот она, настоящая труженица! Таким мы обязаны верить!

Он перечитал письмо еще раз, уже обстоятельно, потом с облегчением откинулся на спинку кресла и негромко произнес:

– Степана Дорохова помню, он действительно нам беляков выдал. Сына его, честно сказать, подзабыл. Но был у него сын, был. И действительно в город уехал. Возможно, и там с белобандитами боролся, погиб героически… Время такое было, лихое! А как сложилась жизнь этого Степана Дорохова?

– К сожалению, подробности его житья-бытья мне не известны. Но, если вы хотите, я подниму архивы, родню опросим, соседей, выясним все, до мелочей!

– Вот этого не надо делать! – резко прервал Архип Кузьмич. – Партийный работник должен быть скромным! А секретарь обкома – скромным вдвойне, даже втройне! А ты хочешь вокруг меня целую бурю поднять! Не надо ничего, дальше я сам разберусь!

– Есть! – в очередной раз вытянулся Бузякин. – Дочка этого Дорохова еще кое-что передала…

Он снова полез в свой портфель и положил на стол потертый на сгибах добела офицерский планшет.

– Там бумаги какие-то. Я проглядел мельком – похоже, тот белогвардеец сочинительством баловался. Там, вроде, роман приключенческий…

– Разберусь! – надменно сказал Терехов. Шустрый подчиненный стал его раздражать.

– А как у тебя идет борьба с валютчиками? – неожиданно спросил третий секретарь. – В Нижне-Гниловской ты этот вопрос поднимал?

Бузякин растерялся.

– Так откуда там валютчики, Архип Кузьмич? Там не то что долларов, там рубли редко видят…

– Что-о-о-о?!

По разъяренному виду начальника Бузякин понял, что сморозил глупость. Да еще какую! Идеологическую глупость! Он помертвел.

– То есть я не то имел в виду… Совсем не то! – начал горячо оправдываться заведующий отделом. – Конечно, у жителей есть советские рубли, ведь им регулярно выплачивают заработную плату… Просто, там натуральное хозяйство и в деньгах нет надобности…

– Ты не финансист, деньги не твоя епархия! Ты идеолог! И должен пробуждать в народе ненависть к валютчикам – классовым врагам советского труженика!

– Есть, Архип Кузьмич! Буду пробуждать!

– Тогда чего ты здесь торчишь? Иди, работай!

Бузякин перевел дух: гроза миновала.

– До свидания, Архип Кузьмич!

Едва приоткрыв дверь, Бузякин в узкую щель ужом выскользнул в приемную. Этим он продемонстрировал партийную скромность и уважение к старшим. Потом проявил демократизм и благодарность, поблагодарив референта – немолодую и некрасивую Антонину Ивановну. Прошел в туалет, поставил портфель на подоконник, подошел к раковине, включил воду. Это был обкомовский туалет, выложенный чешской плиткой, с чешской же сантехникой, с дефицитной туалетной бумагой в чистых кабинках, душистым зеленым мылом в мыльнице и бесперебойно идущей горячей водой. Тщательно вымыв мылом голову, он высушил ее под электрической сушкой, которая здесь тоже была. Бриолин отмылся плохо, но это не важно – главное, демонстрация покорности и безоговорочного выполнения указаний старшего руководителя. Таким образом, Бузякин продемонстрировал партийную дисциплинированность, о чем эта старая обезьяна Терехов обязательно узнает уже сегодня.