Испытание властью. Повесть и рассказы - Виктор Семенович Коробейников

– Долго я не мог прикоснуться к этим деньгам, пока совсем не оголодал. Потом сходил в столовую, поел на них и купил билет на обратную дорогу. Остатки бросил на вокзале в лежащую на земле шапку солдата, покалеченного на войне.

Колька смолк, уставился в темноту и нервно хлопал ладошкой по колену. Я не знал, как себя вести и что ему сказать. Молчание становилось тягостным. Наконец, я спросил его осторожно:

– Ну, а тот-то? Поступил?

– Нет. Выгнали. Попались на следующем экзамене. Как обычно, обоих исключили.

Мы снова сидели молча. Колька шарил по карманам, видимо, в поисках курева, а сам, как завороженный, смотрел во мрак уходящей в кусты аллеи. Шляпа дальнего фонаря покачивалась на столбе от слабого ветра, и желтоватый блин его болезненного света выхватывал из темноты то пугающе шевелящиеся деревья, то серую ленту песчаной дорожки. А в кустах было тихо и темно. Мошкара заунывно пела около наших ушей...

В тот вечер мы поняли, что чувства былой непосредственности, доверчивости и беззаботности нам теперь уже никогда больше не вернуть.

Высшая мера

Наверное, я не буду оригинальным, если скажу, что не могу выносить женских слез. Может быть потому, что в детстве – в годы войны насмотрелся на плачущих матерей и жен, да и сам наревелся с ними вдоволь. Материнское горе не может ожесточить сердце, и к нему нельзя привыкнуть.

Я хочу вам рассказать небольшую историю.

Прошло несколько лет после войны. Мы - деревенские парнишки, перенесшие военный жестокий голод и непосильный труд, стали подрастать и уходить в самостоятельную жизнь. Поступали в военные и ремесленные училища, школы ФЗО – туда, где одевали, кормили и давали профессию. И только самые дерзкие подавали заявления в гражданские вузы.

Когда я, вернувшись из города, сообщил родителям, что зачислен в институт, семья стала обсуждать вопрос, как собрать меня в дорогу. Мать ахала, что «ни на себя, ни в себя дать нечего». Я успокаивал ее, говоря, что лыжный костюм есть – до весны хватит. Фуфайку, шапку возьму, ботинки еще крепкие – там, на трамвае ездить – всегда тепло. Мать сквозь слезы говорила свое:

– Сынок, какие ботинки? Простынешь весь. Валенки вон бери. Пусть подшитые, зато теплые.

Я, стыдясь своих затасканных валенок, убеждал ее в том, что в них никто там не ходит.

– Да что это за город такой – всю зиму в ботинках мучаются? – удивлялась мать.

Обсуждение уже подходило к концу, когда отец вдруг спросил:

– А с чем ты поедешь? Чемодана-то ведь нет.

Мать с испуганным видом замолчала, озадаченная, а я начал объяснять, что можно обойтись мешком, подобрать который получше. И все. Но отец был непреклонен и было решено заказать изготовление чемодана деревенскому столяру. Сколоченный на совесть чемодан из крепких сосновых досок закрывался с помощью дверного засова и висячего замка. Размеры его были угрожающе большие.

Так я заимел свое первое имущество. Этот чемодан сыграл в моей жизни значительную роль. Я возил в нем из дома продукты питания – в основном картофель и овощи.

Вообще-то в городе продуктов было полное изобилие. Но все это было недоступно студентам. В комнате нас жило шестеро. Скидывались по 50 рублей в месяц и раз в сутки – вечером готовили ужин на всех. Привозимые мною из дома продукты были для нас совершенно необходимы. Дело в том, что из шестерых я один жил «близко». Остальные были дальними из Казахстана, с Украины, Удмуртии и ездили домой лишь на летние каникулы. Наш коллективный ужин проходил по-крестьянски – серьезно и даже с чувством озабоченности. Не было шуток, насмешек или споров. Только иногда Федя, покрутив ложкой в кастрюле горячую жидковатую массу, приговаривал без улыбки, с явным огорчением:

– Вот и каша! Не жуй, не глотай, только брови поднимай.

Мы старались себя сдерживать и не торопиться. Чем меньше оставалось каши в кастрюле, тем ниже над ней склонялись наши головы. Не мог с собой справиться Петруша. Вечно светящиеся в его глазах голодные огоньки разгорались в пламя, когда он садился за обеденный стол. Мы уже привыкли к этому и никто не осуждал Петрушу.

Вот и на этот раз я возвращался из деревни. Поезд уже вползал в центр города. Сквозь увлажненные утренним туманом стекла виднелись пустые улицы, спящие площади. Уличные фонари, как нелепые украшения, висели на столбах. Двое наших встретили меня. Они подхватили чемодан и мы дружно двинулись дальше. Один из друзей, сгибаясь под тяжестью груза, сообщил новость:

– Ты пока ездил, у нас тут деньги котловые тяпнули.

– Как это так?

– У Мишки из чемодана. Теперь сидим, как барбосы, голодные.

– А как жить будем?

– Федя говорит: вагоны будем разгружать по ночам, а то ноги протянем.

Утром на занятиях все студенты института уже знали о краже. Целый день велось «следствие». К вечеру нам, пострадавшим, выдали версию – деньги взял Левка Векшин. В тот день он не пришел на лекции, брал ключи от нашей комнаты. Потом принес их обратно на вахту. Когда это заметили, сказал, что ошибся. Мы избрали группу из семи человек, которой поручалось допросить Левку. В эту группу попал и я. Вечером, когда Левка был один, мы вошли к нему в комнату и попросили открыть свой чемодан.

Он побледнел и не двигался с места. Ребята вытащили чемодан из-под кровати и потребовали ключ. Левка побежал к двери, но мы преградили ему путь. Увидев, что мы сами побледнели и не можем сказать ни слова от нервного напряжения, Левка понял: мы не шутим. Он весь сгорбился и бросил ключи на пол.

Свои деньги мы нашли на дне чемодана. Они были завернуты в старый Мишкин носок. Через несколько