Испытание властью. Повесть и рассказы - Виктор Семенович Коробейников

встанет, что будем делать? Сходи в кладовку – возьми парочку новых, а две старые опять подшаманим.

Когда, наконец, трактор заводился и, громыхая железными измятыми капотами, исступленно трясся на месте, Пахомыч давал указания просветлевшему Сашке: «Иди, давай. Молока поешь. Шаньги – там я принес, бери. И давай в поле. И чтоб до ночи. Норму делать надо».

Агрегаты работали на разных полях и когда машины выходили из строя, тревогу обычно поднимал Коля – водовоз. Он подъезжал на жеребой кобыле, запряженной в легкие дрожки, на которых была привязана веревками железная бочка. Бросал вожжи на спину лошади, спрыгивал с телеги и начинался разговор никак не связанный с аварией техники.

– Кто даст закурить, тому горсть табаку, – озорно кричал он, шагая к вагончику.

– Закурить тебе. Сейчас! Нос еще не дорос, – ворчал Пахомыч, а сам уже доставал кисет с завернутой в него полоской газеты.

Коля раскуривал самокрутку, садился на корточки и, щурясь от едкого дыма, задирая голову носом кверху, сообщал радостно и весело:

– Мишка там – Семилетка, тронуться не может. Скоростя не включаются. Он уж ломом понужал – все равно стоит. У старой пасеки.

Пахомыч засовывает кисет во внутренний карман фуфайки, потом прихлопывает ладошкой это место снаружи, как бы проверяя – правильно ли положил, вздыхает и произносит спокойно, даже как-то обыденно:

– Ох-хо-хо – Семилетка он и есть Семилетка. Его бы самого ломом по башке. – Потом поднимает взгляд на меня:

– Давай, поезжай к нему. Если что – лови другой трактор, и тащите Мишку сюда.

Я бросаю «свой» мешок со слесарными ключами на дрожки, а сам ухожу по дороге к пасеке. Через несколько минут слышу сзади стук колес, грохот ведра в пустой бочке и диковатый голос Коли-водовоза:

– А ну, пошла-а-а! Шуруй, Буланка!

Скоро упряжка догоняет меня, и я сажусь на дрожки. Колеса так прыгают по ископанной тракторами дороге, а телега так трясется, что кажется, все внутри меня вот-вот оторвется. Как только сворачиваем в поле на стерню, грохот колес стихает и телега, как лодка, начинает качаться, плавно копируя неровно вспаханную землю. Так добирались мы обычно к месту аварии...

Однажды ночью прошел сильный дождь. Работать в поле стало невозможно.

Мы с другом в полевом вагончике решили поспать вдоволь. Но вместе с восходом солнца появился Пахомыч. Отряхнув мокрые полы длинного дождевика, он зашептал, проходя к оконцу:

– Спите, спите, парни, пока не заветреет.

Полежав еще с минуту, я сел на полке. С трудом, натянув на буйную свою шевелюру затасканную кепчонку, пропахшую керосином, пошел к выходу и распахнул двери.

Отмытый от пыли березовый лес сочно зеленел. Дождевые капли еще висели на листьях, оттягивая их книзу. Когда капля срывалась с конца листика, он облегченно вздрагивал, сверкая в лучах утреннего солнца как крохотное зеркальце.

Я, оставив дверь открытой, присел напротив Пахомыча.

Ты бы рассказал нам о твоей поездке в Москву, попросил я его, вспомнив двусмысленные ответы механизаторов на мои вопросы: «Откуда эти новые гусеничные трактора?» Ребята улыбались и обычно советовали обратиться за разъяснениями к Пахомычу.

– О какой поездке?

– Да за тракторами.

– А-а-а! Об етой! – сказал он с таким видом и интонацией, как будто каждый день ездил в столицу.

Но глаза его вспыхнули радостно и благодарно. Пахомыч снял дождевик, повесил его на открытую дверь вагончика, чтоб подсушить на ветру, потом, удобно усевшись, начал свой рассказ:

– Проводили у нас собрание в деревне. Раскричались, что, мол, гусеничных тракторов нету. Одни колесники. Да и те, хоть на веретено стряси, – совсем рассыпаются. Решили послать ходока с просьбой. А кто поедет, если кругом одни женьшины? Услышав от него это последнее слово, произнесенное с особым торжественным выражением, я понял, что Пахомыч будет вести рассказ на самом доступном для него высоком, культурном уровне.

– Конечно, выбрали меня. Приоделся я, как положено, заехал в район за бумагами, потом – на скорый поезд и – в Москву. Хучь – верь, хучь – нет – на третий день уже там. Сразу в гостиницу. Устроили хорошо. В комнате боковые двери открываешь и тут – как вроде трибуна. «Балком» называется. Лавка с боку стоит – сидеть можно.

Но сиди не сиди, а дело делать надо. Подхожу к телефону и звоню:

– К товарищу, – говорю. – Сталину я приехал. Тракторов надо.

– А кто вы будете?

Я из колхоза «Зауралец», бригадир бригады.

– Сейчас позовем, подождите.

Дождался я, переговорили, ознакомились. Он мне и говорит:

– Я за тобой машину пошлю – легковушку. Как тебя найти?

– Я, товарищ Сталин, буду на крыльце стоять в шевиотовом костюме и кожаной фуражке.

Вышел на двор, не успел цигарку скрутить, – уже подкатывают.

Пахомыч так был увлечен, что, кажется, перестал замечать меня. Это был не просто рассказ, а целое священнодействие.

Он уже обрисовал, как пил чай в кабинете вождя, как беседовал с ним о деревенских делах и, наконец, как тот дал указание немедленно отгрузить четыре лучших гусеничных трактора в адрес бригады. Речь его звучала так убедительно и уверенно, что я подумал: «Он и сам уже не в силах отделить в этой истории вымысел от действительности».

– Отправили меня обратно в мягком вагоне. Сижу – не тряхнет, не качнет. Только столбы мелькают!

Пахомыч говорил увлеченно, зная, что главный аргумент за ним – все в деревне подтверждали, что он действительно ездил в Москву, и показывали эти «сталинские» тракторы...

Вскоре время практики подошло к концу, и я уехал в МТС. Двое суток помогал механизаторам чистить, мыть и устанавливать на хранение комбайны. На третий день – к обеду, получив зарплату, уже спешил к проходящему