Радость и страх - Джойс Кэри

Он жить не может без Табиты. Ведь она - свидетельница всех триумфов "Бэнксайда", она помнит тот день, когда Мэнклоу впервые заговорил о журнале. И он с нетерпением ждет очередной среды, чтобы побеседовать с молодыми друзьями Мэнклоу о прежних временах, похвастать, что не кто, как он открыл этого героя. "Какая энергия, какое богатое воображение! Троглодиты - это поразительный образ!"

Задним числом, воспринимая всю историю как мастерский памфлет, как произведение искусства, он упивается даже этой карикатурой на него самого.

"Зайсордж - ведь это, знаете ли, я. И зеленые лягушки. Да, зеленые лягушки. Блестяще, блестяще". Он радостно посмеивается, и Табита, видя это, тоже улыбается, но не из жалости. Ей приятно, что он счастлив, приятно сознавать, что ее вечер удался. Она всегда помнит, что нужно приглашать людей, готовых слушать Сторджа.

Сегодня она позвала не только старых друзей, забывших недавнюю ссору, Хадсела, Ринча, Доби, но и лорда Дакета. Ему она особенно рада - она хочет поздравить его с публикацией "Дебрей Лондона" в тайной надежде, что Мэнклоу напишет еще что-нибудь про Зайсорджа; и она уже открыла по миллионеру огонь, вооружившись тонкой улыбкой, означающей: "Вы же необычайно обаятельный и интересный мужчина", как вдруг нанятый на вечер дворецкий докладывает: "Миссис Ричард Бонсер".

Услышав это имя, иные из гостей оглядываются на дверь и видят: на пороге стоит женщина небольшого роста, с бледным удлиненным лицом, лицом мадонны. На ней зеленое шелковое платье - явно ее лучший наряд, большая шляпа с перьями, очень безвкусная; в руках она держит синий зонт с золотым набалдашником, золотом к публике. Вызывающий вид простолюдинки, явившейся незваной на сборище важных господ.

Табита выступила вперед, и женщина, мотнувшись к ней, останавливается, глядит, близоруко щуря глаза, и спрашивает: - Миссис Бонсер?

- Да.

- По какому это праву вы зовете себя миссис Бонсер?

Табита, пораженная, застыла на месте. И гостья, не дав ей времени опомниться, взвизгивает: "Куда вы девали моего мужа? Да как вы смеете?" и, замахнувшись зонтом, бьет Табиту по голове.

Гости в ужасе. Мэнклоу уже затерялся в толпе; Дакет делает неопределенный неодобрительный жест. Один Буль не растерялся. С громким воплем он бросается к женщине и выталкивает ее на площадку, после чего они вместе катятся вниз по лестнице.

Женщина вскакивает на ноги и проворно исчезает, не забыв прихватить зонтик. У Буля лоб в крови, его вносят в квартиру Джобсона, чтобы не вспугнуть гостей.

- Не нужно огласки, - говорит Дакет. - Необходимо избежать огласки. - И Стордж горячо ему вторит.

Табита с той же задней мыслью, смеясь, отвечает гостям, обступившим ее с участливыми расспросами: - Ничего не понимаю. Нет, спасибо, я не пострадала. Нет, я о ней никогда и не слышала.

Гости переглядываются, и улыбок не видно. Разговаривают вполголоса, но оживленно. Всякому ясно: произошло что-то неожиданное, сенсационное. Даже невозмутимость слуг призвана подчеркнуть: "Мы выполняем свои обязанности, что бы там ни случилось".

Вечер кончается рано. Каждому не терпится кому-нибудь рассказать о происшествии. Дакет уехал первым, он не желает видеть свое имя в газетах.

Оставшись одни, Табита и Стордж смотрят друг на друга неуверенно, вопросительно. Сторджа трясет нервная дрожь.

- Тебе что-нибудь известно об этом, вообще о Бонсере?

- Я его видела с полгода назад. Немножко помогла ему. Мне не хотелось тебя волновать.

- Милая Берти, надо было сказать мне. Эта женщина могла нанести тебе серьезные увечья, изуродовать тебя... и Буль чуть не убился насмерть.

У Буля врач нашел легкое сотрясение мозга и предписал ему полный покой. Но он не желает лежать. Его лысый череп обмотан бинтами, и он, сидя в кресле, с утра до ночи возбужденно бахвалится своим геройством. "Как странно, что это случилось со мной. А вместе с тем и не странно. Я ведь рожден человеком Возрождения. Насилие следует за мной по пятам, события не дают мне проходу. Вот почему я, обожающий женщин, был вынужден спустить женщину с лестницы". Он жаждет принести даме извинения. - Это мой долг не только перед ней, но и перед всем женским полом.

Стордж и Табита рады заверить его, что дама скрылась, не оставив адреса.

- Она знает, что после таких эксцессов ей лучше не показываться, не то еще угодит в тюрьму, - строго замечает Стордж.

Газеты молчат, поскольку к скандалу оказался причастным лорд Дакет. Табита и Стордж убедили себя в том, что через три недели все забудется, но в одно прекрасное утро Стордж получает вызов в суд по делу о покушении на миссис Ричард Бонсер.

- Какая чушь! - восклицает Табита.

Стордж, однако, пугается. Он едет к своим поверенным, те хмурят брови. - Положение весьма щекотливое.

- Неужели же нет способа оградить себя от бреда сумасшедшего?

- Верных способов нет. Мы, конечно, сделаем все, что в наших силах.

Решено найти Бонсера и по возможности откупиться от него. Но Бонсер исчез. В конторе Ассоциации растерянному клерку грозят арестом взбешенные клиенты, которые заплатили за акции и ничего не получили взамен.

Миссис Бонсер разыскали в маленьком домике в Патни, где она живет с двумя детьми. Она заявляет, что Бонсер женился на ней в 1896 году, что он всегда был хорошим мужем, добрым и заботливым, и любил работать в их садике. Они жили очень счастливо до самого его исчезновения две недели назад. Денег у нее нет, и она предъявляет кусок письма, извлеченного из корзины. Оно помечено адресом на Вест-стрит и начинается так: "Милый Дик, приятно было тебя повидать. Выглядишь ты хорошо. Посылаю немного денег, больше сейчас не могу".

Она кипит от ревнивой ярости и убеждена, что стала жертвой заговора. Она привлекла-таки Сторджа к суду и выложила все: как она пошла объясниться с Табитой, а Стордж велел спустить ее с лестницы, так что теперь у нее внутренняя травма и страшные боли. И поспешила добавить, что Табита не имеет права звать себя миссис Бонсер, что она содержанка и Стордж действовал по ее наущению.

Судья прерывает ее, и дело она проигрывает, но она своего добилась: имя Табиты смешано с грязью, а до Сторджа ей нет дела.

48

И тут, ко всеобщему удивлению, миссис Стордж возбуждает дело о разводе. О связи мужа она, оказывается, знает уже много лет, но думала избежать скандала. Теперь же, когда скандал налицо, она желает урегулировать свое положение ради дочерей. Но поражает ее злобность по отношению к Сторджу и Табите, притом злобность теоретическая, поскольку в основе ее не оскорбленные чувства, а презрение к выбору Сторджа. На глазах у Табиты эта женщина, двенадцать лет назад такая видная и яркая, а теперь седая как лунь, но еще более надменная и величественная, поддержанная почтительным сочувствием всего зала суда, дает пространные свидетельские показания о моральном падении Сторджа под тлетворным влиянием миссис Бонсер и ее порочных друзей, таких, как Доби и Буль.

Один из сонетов Буля, прочитанный вслух ее адвокатом, производит сильное впечатление на присяжных и очень вредит Табите. Адвокат Сторджа, разумеется, отводит сонет как аргумент, не относящийся к делу, но, на беду, либералы только что победили на выборах 1905 года, в воздухе пахнет революцией, и, как всегда в такие периоды, борьба мнений обострилась до крайности. Фанатики и невропаты всех мастей, вообразив, что теперь-то осуществятся их личные пристрастия, кричат до хрипоты, что Империя восточное варварство, но также и богоданная миссия; что британский рабочий - раб, но также источник мудрости; прививка оспы - преступление, но наука - надежда человечества; брак - оковы и цепи, но развод - злокачественная опухоль на теле общества: все понятия, которые в известного рода умах сменяются снова и снова. Так во время землетрясения сточные трубы встают дыбом, как башни, а башни колледжей падают наземь.

Судьи и присяжные, как и все наиболее респектабельные люди, чувствуют, что страна в опасности. В миссис Стордж они видят воплощение всего лучшего, поборницу добродетели в борьбе с пороком и декадансом. Судья, который уже сорок лет не читал ни одной книги, кроме трудов по юриспруденции, подготовил резюме, бичующее развращенность нашего века и долженствующее, по его мнению, понравиться публике.

Он не заметил, что декаданс уже вышел из моды и что век наш не развращен, но примитивен и груб.

К несчастью, еще до заключительного заседания суда инфлюэнца, которой Стордж, как всегда, заболел с наступлением зимы, осложнилась воспалением легких, и через три дня он умер. Он устал жить. Не мог представить себе жизни ни без Табиты, ни без семьи. Свои дела он оставил в полном порядке. В последнюю неделю перед смертью отказал Табите в завещании 1000 фунтов в год и всю обстановку квартиры; и распорядился, чтобы издержки по ее защите на суде, где она фигурировала как самостоятельная ответчица, были оплачены из его средств.