Радость и страх - Джойс Кэри

Полицейский, старый знакомец Гарри, доставляет Тимоти домой. Гарри отчитывает сына, но предмет его ярости - Джон. Он жалуется Табите: - Нет у меня времени на них, я занят. Ты бы последила за мальчишкой, он у тебя совсем от рук отбился.

И Клара туда же, ябедничает на дурное влияние Джона - он научил Эллис нехорошим словам, например "черт подери".

Табита бежит к Гарри. - Ты понимаешь, что эта особа пытается меня выжить?

- Сами разбирайтесь в ваших женских дрязгах, мне некогда. - И Гарри, безнадежно махнув рукой, уходит принимать больных.

Табита в страхе думает: "Надо быть поосторожней. Так недолго и рассориться".

Целую неделю она тише воды ниже травы. А потом как-то вечером, когда Гарри сидит с трубкой у камина, заводит речь об образовании.

- Какой Тимоти прилежный. Он способнее Джона. Джону особенно нужно хорошее образование.

Гарри, вынув трубку изо рта, спрашивает: - В Ист-стрит не хочешь его отдать? Близко, удобно.

Ист-стрит - частная школа без пансиона тут же, в Фруд-Грине. Она занимает два обветшалых дома, и учителя там, говорят, неважные. Зато плата дешевая.

От гнева Табите изменяет такт. - А Тимоти мне говорил, что ты отдашь его в Чилтон.

- Да, если наскребу денег.

- Выходит, Джона в Ист-стрит, а Тимоти в Чилтон?

Гарри вскочил с места. Он не на шутку рассержен, но больше от замешательства. Как человек справедливый и добрый, он ощущает всю трудность своего положения, в то время как Табита только негодует.

- Ты меня прости, но не могу же я дать образование всему Фруд-Грину. Сказал как отрезал и ушел к себе.

51

Табита негодует пуще прежнего. Умом она как будто и понимает доводы Гарри, но примириться с его позицией не может. "Почему у Тимоти шансы должны быть лучше, чем у Джона? Это безобразие, это ни на что не похоже". Ее трясет от бешенства, более того, от ужаса перед гнусностью жизни.

На следующий день она пишет Джобсону, но кафе уже продано, а больше он ничего не имеет ей предложить. Она надевает свой лучший костюм и едет к Гриллеру. Профессор, улыбаясь сквозь аккуратно подстриженные усы, уверяет, что был бы счастлив помочь. Но, увы, у него нет связей. Он советует обратиться к Мэнклоу или к Дьюпарку.

Дьюпарка по старому адресу нет; а, когда она заезжает к Мэнклоу, сей процветающий редактор, сидя за огромным письменным столом, бодро ей отвечает: - Дорогая Тибби, дамской работы у меня не имеется. Попытайте счастья у Ринча, у него всегда что-нибудь найдется. Хотите, съездим к нему сегодня вместе часов в пять, нет, лучше в шесть, и так, чтоб не встречаться с его гостями. Впрочем, постойте, а Гриллер?

- Он советовал обратиться к мистеру Дьюпарку, но я его не нашла.

- Ах, Дьюпарк, дядюшка Дьюпарк. Разве вы не знали? Разорился. Отовсюду вылетел. Кто-то говорил, что сейчас он в больнице при богадельне. Этот старый осел даже не был застрахован. Да если б и был, какой-нибудь жулик успел бы его обобрать.

- Но мистер Дьюпарк был большой ученый. Можно сказать, знаменитый.

- Беда его в том, Тибби, что он не поспевал за временем. Не то что Гриллер, например, - этот каждую неделю участвует в чем-нибудь новом.

- А ведь все, по-моему, считали, что у мистера Дьюпарка в вкус лучше, и пишет он лучше. Странно, почему ему так не повезло.

- А вот по этому самому, Тибби. У Гриллера вообще нет вкуса. И искусство он ни в грош не ставит, кроме как на словах, конечно. Потому и волен наживаться на каждом восходящем светиле. А Дьюпарк действительно знает и любит Теннисона и Арнольда.

- По-моему, Теннисон - великий поэт.

- По-моему, тоже, Тибби, ведь и я на нем воспитан. - В его усмешке промелькнула ласковая грусть. - Любовь не доводит до добра, Тибби, если она настоящая.

Табите ясно, что он радуется такой несправедливости, такому коварству судьбы, но это не сердит ее, а скорее смущает - может быть, она от природы не способна понимать какие-то важные вещи?

И, выйдя на Флит-стрит, освещенную июньским солнцем, она недоумевает: "Но почему он смеется?"

Бледное небо с четкими золотыми облачками - точно фон для итальянских мадонн, безмятежных, бесстрастных; а город под ним - эти закопченные здания, все разной высоты и по-разному уродливые, стиснутые в кучу словно силой землетрясения, эти толпы клерков на тротуарах; их озабоченные лица, как и поношенные пыльные котелки, в пятнах дождя и, подобно котелкам, всего лишь предметы первой необходимости: глаза, чтоб читать конторские книги, уши, чтоб выслушивать приказания, рты, чтоб совать в них еду, щеки, чтоб их брить, шеи, чтоб сдавливать их воротничками, - все это точно ад, более зримый, кишащий чудовищами и насыщенный страстями, чем на любой картине Босха. И Табита, не видя ни того ни другого, все же поддается безотчетному ужасу. Она почти бежит по тротуару, словно вдогонку за ускользающей работой, которая так ей нужна. Она думает: "Дьюпарк в богадельне - как можно над этим смеяться?"

52

А у Ринча, когда она приезжает к нему под вечер, дом уже полон гостей. Она просит вызвать его в холл, и он, отчужденно глядя мимо нее в пространство, высказывается в том смысле, что, возможно, профессор Гриллер куда-нибудь ее направит, например к какому-нибудь издателю. А пока не выпьет ли она чаю? От чая Табита отказывается, ей хочется поскорее уйти, но тут по лестнице бегом сбегает Буль. Он хватает ее за обе руки и громко выкрикивает: - Повелительница моя! Где вы пропадали? Свет нашей жизни погас.

Никуда она не уедет, он ее не отпустит. - Ну конечно, Ринч найдет вам работу, я его заставлю. Вы слышали - он издает-таки мою книгу о декадансе, и с рисунками Доби. На страх всем буржуа. - Победный смешок. - Сам-то он от книги в ужасе, потому и старается, чтобы она вышла в свет. Золотой век либералов - это уже старые новости, мы, видно, опять входим в моду!

Табита с неодобрением глядит на болтливого человечка, который тащит ее к лестнице. Ей кажется, что за короткий срок он изменился к худшему, постарел, кривляется больше прежнего. И не приходит в голову, что изменилась она сама. Она думает: "Он очень любезен, но, право же, у меня нет времени на эту литературную чепуху".

А поднявшись на второй этаж, в огромную двойную гостиную, увешанную полотнами старых мастеров, она еще больше досадует, когда Буль подводит к ней одного за другим каких-то молодых людей и выкрикивает непонятные фамилии: "Миссис Бонсер - мистер Миуу, он хочет упразднить частную собственность. Мистер Сний, он ходит босиком по раскаленным камням". И, смеясь, тянет к ней за руку крупного, застенчиво краснеющего юнца: "Мой друг мистер Тссмоа, он верит в бомбы и обожает вас".

Два последних юноши даже поздравляют Табиту с участием в нашумевшем процессе. Для них это означает, что она бросила вызов закону.

Табита, повнимательнее приглядевшись к гостям, поражается: "Ну и сборище! Где только бедный Ринч откапывает таких чудаков!" Недоверчиво и чуть свысока наблюдает она за хозяином дома: на своей длинной унылой физиономии он все еще хранит выражение благовоспитанного человека, а вокруг него мельтешит разношерстная толпа: фанатики, йоги, последователи Кропоткина, мистики кельтского толка, розенкрейцеры, экспрессионисты, с обязательной примесью богатых покровителей искусств и светских дам, словом, то, что сам он называет Новым Веком.

53

А этот новый век многим рисуется как нечто явственно отделенное от старого не только магической цифрой 00 в календаре, но и войной, и смертью старой королевы. Он ощущается физически, словно изменился самый воздух. Люди словно вдыхают его, и это - как глоток чистой новизны, как взгляд вперед поверх бескрайних девственных просторов. До следующих 00 не близко - больше девяноста лет.

Все ждут чего-то нового в искусстве, политике, нравах; даже история что ни день обновляется. Предприимчивые молодые люди в поисках новых золотых россыпей уже ухватились за 90-е годы, и в некрологах, посвященных Сторджу и написанных, как водится, с экскурсами в историю, сам он и его кружок предстали как видные фигуры той эпохи. Буль в сорок семь лет - живая реликвия. Так что сейчас, когда он встречает каждого нового гостя криками: "Позвольте вас познакомить с миссис Бонсер, той самой миссис Бонсер, что издавала "Бэнксайд", близким другом Зайсорджа!", взгляды, обращенные на Табиту, выражают не только любопытство, но и симпатию. Она и оглянуться не успела, как очутилась в центре внимания.

- Добрый вечер, миссис Бонсер. Вы в самом деле были знакомы с Бердслеем?

- Нет, я всего один раз его видела. - Тон ее означает, что Бердслея она ценит не так уж высоко.

- Миссис Бонсер, прошу прощения... - К ней подлетел какой-то восторженный юнец. - Я так мечтал с вами познакомиться. Видите ли, я пишу диссертацию об эстетском движении.

- Но разве можно назвать это движением? - Табита смотрит на юного энтузиаста с удивлением и грустью. - Разве это так важно?

- Это необычайно важно. Это была одна из наших великих революций, она разрушила Бастилию викторианства. - И, вдохновленный идеей этого разрушения, он рисует вереницу героев, вступавших в бой с тиранией: Моррис, бичующий стяжателей, Патер и Саймондс, подрывающие мораль филистеров, Стордж и Буль, освобождающие плененные души из темных узилищ.