Радость и страх - Джойс Кэри

- Какого еще рода?

- Палеологов.

Буль удивлен, что она этого не знала, а еще больше тем, что она смеется. Она просит прощения: - Не знаю, что на меня нашло.

- Так Дик вам нужен?

- Ой нет, что вы.

Но уже на следующий день она рассматривает "Форейтор" с противоположного тротуара. Занавески скрывают окна почти доверху, внутрь не заглянешь, а войти страшно. Она думает: "Поощрять его - безумие, но какой же он дурачок, что обиделся".

Еще через день она сидит в распивочной "Форейтора" с кружкой пива, заслонившись газетой. Газета выручает, когда в дверь просовывается длинная шея Буля. К счастью, он сразу проходит к стойке.

И только в третий раз она встречает Бонсера. Он входит в семь часов, как раз когда она собралась уходить. Вид у него еще более жалкий, но он, видимо, в духе и не удивляется при виде ее. - Привет, Пупси, как жизнь? Как Джонни? Как его легкие?

- С легкими получше, и астмы в этом году не было. - Она с любопытством приглядывается к Бонсеру и улыбается, но сердце ее стучит. - А ты как. Дик? Что поделываешь?

- Тебе же на это плевать.

- Вовсе нет.

- Ну, если хочешь знать, у меня есть замечательная идея, как нам стать на ноги и Джонни поставить на ноги. Но тебе-то на это плевать.

- Но ты мне даже не сказал, в чем она заключается.

- Да что рассказывать, ты и не поймешь, в денежных вопросах всегда была туповата. А известно ли тебе, Тибби, что на свете есть тысячи, скорее, даже миллионы людей, которые не покупают ценных бумаг, потому что ни черта в этом не смыслят? Впрочем, для тебя это пустой звук.

- Нет, почему же. Дик, мне интересно.

- Ну ладно, Пупс, объясню тебе так: половина всех денег в Англии хранится в кубышках. А почему? Потому что люди не знают, что с ними делать. Так почему не дать им возможность выгодно поместить эти деньги, купить надежные акции?

- Поняла.

- Для начала, конечно, кое-что требуется; помещение, проспекты, скажем - тысяча фунтов. Как ты на это смотришь, Пупс?

- У меня нет тысячи фунтов, а у тебя?

- Я не шучу. Нет у тебя, так у твоего старика найдется. У него денег куры не клюют.

- Что ж я, пойду к нему просить? Нет, Дик, мне пора, меня кэб дожидается.

Бонсер бежит за ней и не дает открыть дверь. - Плата в рассрочку, так обычно и делается. Полпая за пятьсот, сотня на бочку, а остальное частями.

- Нет, Дик, и думать нечего.

В кэбе она чувствует себя в безопасности. Но она смеется, глаза горят, щеки пылают, все нервы поют. "Хорошо, что я вовремя убежала, не то он бы расшумелся. Больше не пойду, слишком опасно. И нечестно по отношению к Зайчику".

Через несколько дней приходит письмо от Бонсера с номером почтового ящика в писчебумажном магазине и с вложением печатного проспекта. Наверху штамп: "Ассоциация взаимных гарантий по ценным бумагам", а дальше "Учреждена для борьбы с биржевыми спекуляциями. Взаимовыгодно. Без посредников. Без комиссионных. Вся прибыль в пользу Ассоциации".

Следует длинный список ценных бумаг, начиная с консолей в кончая акциями солидных промышленных компаний. Они разбиты на пачки и предлагаются по определенной цене. На отдельном листке Бонсер разъясняет: "Думаю, для начала список неплох. Никаких рудников, ничего рискованного. Наша задача - сломить предубеждение публики против ценных бумаг, тормозящее процветание империи. Можешь показать это твоему старику. Скажи ему, что если мы сумеем рассылать наши проспекты достаточно часто, то будем загребать ежегодно сто процентов". И пониже - приписка: "За тобой двадцать четвертных, это будет твой пай в пятьсот фунтов".

Табита удивлена, она-то решила, что весь проект он выдумал тут же, на ходу. Но посылает ему пять фунтов и сообщает, что Джонни теперь голкипер второй хоккейной команды. "Чепуху он пишет забавную, не жалко и заплатить". И через месяц посылает еще пять фунтов.

46

Эти подачки Бонсеру она списывала со счета как дань юношескому увлечению, а поэтому очень удивлена, получив однажды осенью почтовый перевод на тридцать шиллингов и письмо: "Твой дивиденд, красотка Пупси, 20% плюс добавка для членов-учредителей. Загляни к нам в контору, я тебе расскажу про наши новые акции - Фонд страхования жизни и от огня. Неплохо бы нам с тобой кутнуть, вспомнить старое время". После подписи - три креста и под каждым имя: Адам, Ева и Поди-поймай.

Табита твердо решила держаться от Бонсера подальше, но ее заинтриговал адрес в Холборне. "Не может у него быть никакой конторы, но как он рискнул напечатать адрес? Что это еще за фокусы?"

Чтобы уличить его, а значит - готовая поверить во что угодно, она берет кэб и едет в Холборн. И там, обнаружив у подъезда новенького дома шесть медных дощечек и прочитав на первой же из них полное наименование Ассоциации, она не просто удивляется - перед ней мгновенно возникает совсем новая картина, как бывает, когда повернешь калейдоскоп.

Ведь медная дощечка - неоспоримый факт. Она осязаема, она стоила денег. Она поражает воображение.

Возвращаясь в кэбе домой, Табита думает: "Он действительно основал солидное дело. Может, ему и правда нужно было одно - небольшой капитал? Очень может быть. Капитал нужен в каждом деле".

Ей уже кажется, что она обошлась со своим первым любовником очень плохо, что превратно судила о нем. Вспоминаются его слова: "В сущности, я создан для семейной жизни, мне только и нужно, что домик с садом, да жена и детишки", и она думает: "А если это правда"? И тут встает новый вопрос: могла бы она в случае чего вернуться к Бонсеру? Может, это было бы ее долгом, ради Джонни?

В голове все мешается. Неужели она любит Дика Бонсера? Конечно, нет. Но выходит, что того Дика Бонсера, который так дурно с ней обошелся, никогда и не было; или что она его не поняла. И даже у того Дика были некоторые достоинства, даже семейного порядка: привязчивость, легкий характер.

За неделю эти два Дика так перепутались в ее сознании, что тот, первый, давнишний, стал совсем уж туманной фигурой.

И когда как-то утром ей доставляют с посыльным письмо: "Нужно увидеться. Срочно. Очень важно. Сегодня или завтра. "Форейтор". В половине седьмого. Не верь слухам обо мне или об Ассоциации, все объясню", - она решает, что нужно рискнуть. Ей не терпится увидеть этого нового, преуспевающего Бонсера, и досадно, что она сможет поехать только завтра.

47

Потому что сегодня среда, ее приемный день, а за последний год, с появлением очерков Мэнклоу, ее среды снова стали многолюдными сборищами. Снова явился Мэнклоу - возможно, в поисках материала для новых опусов о "Дебрях Лондона" - и притащил с собой целую стайку журналистов и писателей помоложе; одним интересно посмотреть на его прототипов, других прельщает вкусная еда и хорошие вина Табиты.

И Стордж, сперва ужаснувшись наглости Мэнклоу, посмевшего снова переступить его порог, теперь не без удовольствия с ним общается. С ним он предается воспоминаниям: "А помните, как мы выпускали первый номер? Как переволновались из-за сонета Буля "Ганимеду"? Я до сих пор удивляюсь, что обошлось без скандала".

Мэнклоу, изучая старика, отвечает с невозмутимой важностью: "Да, кое-каких гадаринских свиней мы тогда столкнули с обрыва" [по евангельской легенде, Христос, придя в страну Гадаринскую, увидел там человека, одержимого бесами; Христос повелел бесам переселиться в пасущихся поблизости свиней, и все стадо их низринулось с обрыва и утонуло в море].

Пессимизм Мэнклоу теперь - предмет восхищения, особенно потому, что его статьи в газетке Дакота содержат такие, например, сентенции: "Будущее принадлежит народу", "Нельзя отрицать, что достигнут колоссальный прогресс. Но сейчас наши перспективы еще неизмеримо шире".

Пессимист, верящий в прогресс на том основании, что всеобщий распад неизбежен и даже необходим, кажется глубоким мыслителем. Стордж теперь вообразил, что всегда высоко ценил Мэнклоу. От полосы отчаяния, когда умирали его честолюбивые замыслы, он перешел к резиньяции и, подобно мистику, отринувшему все мирское, вновь способен услаждаться видениями. Вечерами он уже не грустит у камина, бормоча, что лучше бы ему умереть. Он перечитывает старые "Бэнксайды", показывает Табите какую-нибудь забытую статью и, удивленно вздернув брови, изрекает: "Вот и это Мэнклоу. Удивительные то были дни!" Впору подумать, что четыре года журнала, казалось бы таких беспокойных - сплошь ссоры, разочарования, убытки и разрывы с друзьями, - были лучшей порой его жизни. Так старый премьер-министр, давно удалившийся на покой и забытый, вспоминает дни своей силы и славы.

Миссис Стордж, хоть и моложе мужа, теперь лишь изредка наезжает в Лондон. Она предпочитает заниматься своим садом и местной благотворительностью. Иногда гостит у замужней дочери. Вторая дочь, незамужняя, живет в Индии. Сторджу случается ночевать на Вест-стрит по пять раз в неделю. На правах старика он вообще стал меньше заботиться о приличиях, водит Табиту на вернисажи и, повстречав однажды свою сестру, грозного вида старуху, приехавшую с севера Англии, без всяких объяснений представляет ее так: "Мой друг миссис Бонсер".