Судоверфь на Арбате - Владимир Александрович Потресов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Увидев нас, Миша несколько смутился, попросил поддержать его теоретические изыскания, махнул рукой, отпуская своих подопечных, и отправился вместе с нами.
На Красную площадь, казалось, пришла вся Москва. Здесь встречались знакомые, знакомились незнакомые. Собирались большими группами мужчины, вели разговоры все о тех же технических деталях полета, о том, что должен был чувствовать космонавт, оказавшись один на один с безбрежным простором космоса, и о многом-многом другом, связанном с необычным днем — 12 апреля 1961 года…
Время пролетело как-то незаметно, и, когда подошли к школе, было уже начало одиннадцатого. Остановились на углу Левшинского. Миша все так же оживленно жестикулировал, Володя спорил с Филимоном по поводу космической связи и ее значения для всего человечества, и тут как из-под земли вырос Слава Попов.
— Так, гуляем, — ядовито произнес он, — я вижу, в майский поход никто из вас не собирается.
Леша с Володей переглянулись.
— О вас потом поговорим, — продолжал Слава и повернулся к Мадленскому. — А у тебя байдарка до сих пор не отремонтирована, к тому же продукты покупать надо!
— А нас возьмут? — спросил Леша.
— Пока неизвестно. Но вообще-то хорош! На математической олимпиаде первый тур прошел, а тут простой закон Ома забыл — космонавт будущего…
Никто точно не мог вспомнить, кто первым предложил встречать Первомай в байдарочном походе. Знали мы — об этом нам рассказывал Александр Сергеевич, — что такие походы проводились до войны и уже в те времена привлекали немало туристов. Популярность этих путешествий с каждым годом росла, для некоторых они стали традиционными, но, только обойдя на следующий день пол-Арбата, мы с Мадленским поняли, какое множество москвичей отправляются в праздники на только что освободившиеся из-подо льда речки: суповых концентратов-«пакетиков», без которых с некоторых пор не обходилось ни одно туристское предприятие, нигде не было, хотя буквально неделю назад ими были завалены все прилавки.
Так, заглядывая по пути в продовольственные магазины, подошли к бывшему Годеиновскому, а ныне Арбатскому переулку. Здесь, рядом с «Канцелярскими товарами», находился тогда магазин грампластинок. В середине шестидесятых годов он исчез, не выдержав, по всей видимости, конкуренции с аналогичным торговым предприятием, возникшим на проспекте Калинина и получившим самобытное название «Мелодия».
А в начале шестидесятых годов этот небольшой, тесный магазинчик был Меккой для мелкой арбатской «фарцы».
Около него обычно дежурило десятка полтора ребят, лет четырнадцати-шестнадцати, в коротких пиджаках с широченными плечами, с высоко взбитыми «коками», в черных туфлях на высоком каблуке и непременных узких брюках.
О, эти брюки! Нет, наверное, за всю историю человечества такой одежды, которая обсуждалась так яростно, как узкие брюки в пятидесятые-шестидесятые годы. О них писали газеты, они крупным планом демонстрировались в кинокомедиях. «Крокодил» просто кишел отрицательными персонажами в узких брюках, а сколько было о них частушек! Узкие брюки были воспеты в буквальном смысле этого слова.
Стоило человеку в таких брюках появиться в трамвае, как с задней площадки раздавалось:
— Стиляга!
Стиляг было принято бить. В школах, в клубах во время танцев дежурили стриженные «под бокс» дюжие комсомольцы-дружинники в красных повязках и с линейкой, которой они замеряли ширину брюк у страждущих попасть на вечер. Если брюки оказывались уже некоторой наперед заданной величины, соискатель не допускался.
Брюки будоражили умы до тех пор, пока на весь мир о себе не заявили во весь голос четыре длинноволосых парня из Ливерпуля. С тех пор лучшая часть человечества гневно начала бороться с длинными волосами, а брюки тем временем под шумок расширились до такой величины, что мели улицы наподобие морского клеша, но на них уже никто не обращал внимание.
— Филимон! — От дежурившей около магазинчика компании отделился невысокий парень в сером из ткани букле пиджаке с гигантскими плечами, под которым была надета черная рубашка с белыми пуговицами. Тонкие ноги над кроваво-красными носками были затянуты в голубые брюки, такие узкие, что непонятно было, как парень попал в них. Острые носы черных лаковых туфель победно загнуты вверх. Светлые волосы уложены в гигантский «кок», царящий над двумя глубокими залысинами, возникшими, по всей видимости, от умудренности в жизни. Портрет завершался большим значком Paris с болтающейся на колечке объемной моделькой Эйфелевой башни.
Это был Игорь. Он учился в школе на класс старше.
— Привет, Гарик! — почему-то тогда всех Игорей звали Гариками.
— Привет, парни! — Гарик извлек из огромного кармана пиджака пластмассовую серую коробочку, на которой лев и лошадь держали геральдический щит с девизом «Veni, vidi, vici»[2], — угощайтесь.
— Это чьи? — спросил Филя, увидев ряд ровненьких сигаретных фильтров.
— Обыкновенные, американские. «Филип Моррис».
И Гарик ловко щелкнул по дну коробочки. Мы закурили.
— Здорово! — сказал Филя.
— Это мне один чувак дал. Я ему джинсы Ли из дабл-колумбии выгодно пристроил. Хороший мужик. Говорит, у Олега Лундстрема играет на саксофоне.
— Пахнет здорово! — зажмурился Филя.
— Они туда конский навоз кладут, для запаха, — сообщил Гарик.
— Что-то не чувствуется, — возразил я, представив запах навоза.
— Кладут, кладут, я точно знаю!
— И тянется легко, — блаженствовал Филя.
— Они туда еще селитру добавляют, чтобы горели лучше, — продолжал Гарик с видом знатока. — Это специально, чтобы одной не накурился и вторую взял. Дурят народ, буржуи проклятые.
Докурив сигарету, Гарик разорвал трубочку фильтра и показал нам его нутро.
— Во какой желтый. Это все никотин. А так был бы в легких. Все же молодцы — хорошо делают, стараются. Кстати, мужики, «кости» новые не нужны?
Я сказал, что нам нужны супчики в пакетиках.
— Зачем они вам? — искренне удивился Игорь.
— В поход идем на праздники, — пояснил Филимон.
— Охота вам мокнуть, — не одобрил Игорь, — мы-то у Степки собираемся из 9-го «Б»… Так «кости»
