Мешок с шариками - Жозеф Жоффо
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В десять он уже ждал у постовой будки. В первый раз часовые отказались его пропустить, и он вернулся ещё раз. На минуту ему подумалось, что его сейчас бросят за решётку к остальным, но наконец показался давешний сержант. Он не спеша шёл по центральному проходу между бараков, на каждом из которых был намалёван большой номер.
Сержант велел пропустить Анри и повёл его к каменному зданию, стоявшему в стороне от других. По дороге он сообщил ему следующее:
– Комендант вас примет, но предупреждаю, что он рвёт и мечет. Это у него обычное дело, но сегодня он будто с цепи сорвался.
Анри поблагодарил, постучал в дверь, вошёл в первое помещение, где прождал десять минут, потом во второе, где пришлось просидеть двадцать минут, и, наконец, проник в третье помещение. У сидевшего там человека была бритая голова, седые усы и нос с горбинкой. Он заговорил первым. Его короткая речь была предельно ясна:
– Анри Жоффо, говорите по существу и помните, что, придя сюда, вы рискуете своей свободой, причём без какой-либо гарантии того, что сможете добиться освобождения ваших родителей. Вы, разумеется, знаете, что мы обязаны передавать всех пришлых евреев оккупационными властям.
– Но, господин комендант…
Анри быстро понял, что разговор вести будет сложно.
– Никакие исключения невозможны, у меня тут не менее шестисот подозрительных лиц, и если я выпущу хоть одного без веской причины, мне останется только отпустить и всех прочих.
Тогда Анри пошёл в атаку – эту часть истории ему было труднее всего рассказывать.
– Господин комендант, я француз, я прошёл Дюнкерк и Фландрию, участвовал в Бельгийском походе[17]. Я пришёл к вам не за тем, чтобы просить о милости или об исключении из правил, в чём вы, разумеется, должны были бы отказать мне. Я пришёл, чтобы указать вам на ошибочное задержание, так как никто в нашей семье не является евреем.
Господин комендант слегка наморщился и, естественно, потребовал доказательств. Анри описал нам их разговор так подробно, что мне в иные минуты кажется, будто я лично присутствовал при нём и видел этого человека – недалёкого, но честного служаку, которому должно было прийтись по душе, как по-военному держал себя Анри.
– Прежде всего нетрудно убедиться в том, что моя мать является католичкой, поскольку у вас должно быть её свидетельство о браке и удостоверение личности. Ее девичья фамилия – Маркова. Хотел бы я посмотреть на того, что сможет отыскать хоть одного русского еврея с такой фамилией. Кроме того, Марковы являются прямыми потомками младшей ветви дома Романовых, то есть императорской семьи, с которой мы, таким образом, связаны родственными узами.
Анри позволил себе добавить:
– Не думаю, что, имея некоторые представления об этом периоде в истории царской России, можно допустить, что член императорской фамилии вдруг окажется евреем. Подобное предположение способно было разрушить до основания все храмы русской православной церкви.
– А ваш отец?
С этим было куда сложнее. Надо было блефовать.
– Господин полковник, вы, конечно, знаете, что немецкие власти лишили всех евреев французского гражданства, однако же мой отец до сих пор француз, в чём вы можете убедиться, заглянув в его документы, которые у вас хранятся. А если он француз, то, значит, не еврей – третьего тут не дано. Впрочем, чтобы окончательно удостовериться в этом, вам достаточно просто позвонить в полицейское управление в Париже.
Мы трое внимали каждому слову Анри, который докуривал последние сигареты Альбера, беззастенчиво запуская руку в пачку, которую тот забыл убрать со стола. В другое время её владелец поднял бы крик, способный разбудить всех наших соседей, но сейчас ему было не до того.
– Тут я, конечно, пошел ва-банк, – говорит Анри, – но я-то думал, что звонить он не станет – не захочет часами ждать на телефоне, прежде чем его смогут связать с Парижем – и что мои аргументы ему покажутся достаточно убедительными, чтобы больше не копаться в этом вопросе. На особо рьяного охотника на евреев этот полковник не смахивал, плюс что-то мне подсказывало, что ему даже противно быть тюремным надзирателем и он отпустит двух человек, если для этого будет серьёзная причина. Решение он принял быстро – я ещё рта не успел закрыть, как он уже снял трубку телефона.
Анри изобразил эту сцену, прижав к щеке воображаемую трубку.
– Соедините меня с Парижем, с префектурой полиции, отдел установления личности.
Снова заговорив своим собственным голосом, Анри признался:
– После этого мне трудновато было сохранять свой апломб. А ещё надо было делать вид, что я доволен таким оборотом – мол, наконец-то мои слова подтвердятся, – так как этот засранец, держа трубку, не спускал с меня глаз. Заметь он во мне хоть какое-то беспокойство, ему бы всё стало ясно, и мне бы оставалось только самостоятельно дотопать до барака для вновь прибывших.
Он сделал последнюю затяжку и раздавил окурок в блюдце, которое служило нам пепельницей. Дым щипал мне глаза.
– И вот пока мы ждали, у меня ещё теплилась надежда, что его не соединят. Провалиться мне, если между По и Парижем не возникнет какой-нибудь закавыки со связью – обрыв проводов или трубка, которую забыли опустить на рычаг, ну вы поняли. Оставалось только хвататься за соломинку… И даже если бы его соединили с Парижем, то кто может дать ему такую справку? Я воображал себе бескрайние архивы, кучи папок, покрытых пылью, в этих папках другие папки, а в них столько бумаг, что сам чёрт ногу сломит, разве не так всё устроено в этих административных учреждениях…
Ожидание начинало затягиваться, и с каждой секундой моя надежда росла. В какой-то момент терпение у него лопнет, он с грохотом повесит трубку, отпустит желчную ремарку по поводу некомпетентности полицейских органов, и вопрос будет закрыт. Но произошло не это.
Я в точности представлял себе эту сцену, слышал голос Анри, сухой и чёткий голос полковника, и потом где-то на другом конце провода – отдалённые невнятные звуки, голос, перекрывающий шумы и несущий жизнь или смерть.
– Алло, это отдел установления личности?
– …
– У аппарата полковник Т. из транзитного лагеря в По. Я бы
