Мешок с шариками - Жозеф Жоффо

учительница. Надо сказать, что все мужчины ушли на войну и по большей части оказались в плену, и в годы оккупации в школах не осталось никого, кроме пенсионеров и учительниц начальных классов, чтобы учить уму-разуму юных французов. Морису достался очень старый господин с бородкой, давным-давно закончивший преподавать и теперь по триста раз на дню пытавшийся призвать к тишине взбесившуюся свору из тридцати пяти учеников, плевавших друг в друга шариками из бумаги.

Мой брат рассказывал мне об этом каждый вечер, и его истории наводили на мысль, что он активно участвует в классных побоищах. Он мастерил из бумаги хитрые самолётики и птиц, пытался монополизировать игру в шарики, которая велась на переменах, и решительно ничему не учился. Мне повезло гораздо меньше, но наша учительница была молода и казалась мне красивой и доброй; сам того не замечая, я довольно хорошо учился.

Правительство Виши, сочтя, что французские дети могут ощущать некоторый недостаток питания, выделяло школам витаминизированное печенье. Получив его на полдник, мы тут же пускались в сложные обменные операции, которым не было конца. Ну а полные заморыши получали от школьной медсестры кисловатые витаминизированные конфетки и ложку рыбьего жира. В одно и то же время – около десяти утра – по всей Франции, как занятой нацистами, так и свободной, школьники с шести до четырнадцати лет глотали эту отраву с одинаковыми гримасами.

Конфеты мне не полагалось, но я частенько выменивал её у своего соседа, который весил меньше, чем я, и, таким образом, имел на неё право – одна витаминизированная пилюля обходилась в четыре стеклянных шарика.

Потом на перемене я отыгрывал свои шары, так как я теперь бил всё лучше и лучше. Народ начинал опасаться братьев Жоффо, быстро заработавших себе репутацию людей весьма метких, что всегда ценится в краях, где царит петанк[16]. Морис ничем не брезговал и мог продуть десять партий подряд, чтобы создать впечатление, что он разучился играть, но, несмотря на эти хитрости, никто не хотел с ним связываться.

Я снова стал общаться с Виржилио, и мы по-настоящему сдружились. После школы мы всегда останавливались перед его домом и до самой ночи разыгрывали долгие партии в костяшки. Он любил их гораздо больше, чем шарики, и предавался этой игре весь учебный год. Это резко отличало его от других школьников, которым нравится менять свои игры в зависимости от времени года и даже конкретного месяца.

Шли дни. Новая жизнь оказалась не такой уже скверной, но новостей от Анри всё не было.

Так как мы теперь обедали в школьной столовой, то, приходя домой к вечеру, я каждый раз проверял почтовый ящик, криво висевший на входной двери. Но никаких писем там не было и в помине, хотя прошла уже неделя с тех пор, как брат уехал.

Альбер всё больше нервничал, я замечал это по множеству мелких признаков. Порцию табака, которая выдавалась на десять дней, он прикончил за два, и я чувствовал, что он с ума сходит.

Верный своему принципу, гласившему, что надо испытывать удачу даже тогда, когда всё кажется проигранным, он как-то вечером объявил, что, если до конца недели новостей не будет (это было в четверг), он сам поедет за ними в понедельник утром… Денег он нам оставит, мы справимся. Если через неделю-полторы он не вернётся, то мы должны будем уехать из Ментоны и разыскать то глухое место в горах Центрального массива, где укрылась одна из наших старших сестер, – она сделала это куда раньше нас.

– Вам всё ясно?

Мне было ясно одно: стоило нам только-только найти друг друга, и вот уже маячит новое расставание, и конца этому не будет.

Лампы очерчивала на столе ровный круг, оставляя в тени наши лица; свет падал только на наши неподвижные руки, и казалось, что они живут собственной жизнью.

Доделав домашнее задание, я отодвинул тарелку и взял учебник географии. Я должен был прочесть главу о белом угле и выучить её пересказ к завтрашнему утру. Морис молча встал и составил грязные тарелки в раковину: была его очередь мыть посуду. В тот момент, когда он открывал кран, ключ звякнул в замочной скважине, и вошёл Анри. Лицо его сияло. Альбер стал белым, как простыня.

– Ну?

– Их освободили.

Они произнесли это вместе. Анри поставил чемодан на пол, ослабил свой чёрный галстук, будто герой какого-нибудь детективного романа, и втянул в себя запах омлета, ещё стоявший в комнате.

– Я смотрю, вы тут не скучаете, пока я бегаю по всей стране, вызволяя родителей…

У нас оставалось последнее яйцо, и мы бросились жарить его, пока Альбер неспешно приступал к своему рассказу. Он снял ботинки и, сидя в носках, стал шевелить затёкшими пальцами.

Это была полноценная повесть, которая заняла весь оставшийся вечер, и спать мы легли очень поздно.

Как только он приехал в По, то узнал, где находится лагерь, – найти его оказалось несложно. Еврейские семьи держали на городском стадионе. Они прибывали туда в огромных количествах и жили в палатках под присмотром жандармов. Никаких посетителей не пускали. Надо было как-то пробиться к начальнику лагеря, который практически никого не принимал. Это отчасти объяснялось экономическими соображениями, так как наплыв людей в город мог сильно повредить местному продовольственному снабжению. Метрах в двухстах от входа в лагерь находилась кафешка, куда жандармы заглядывали выпить кофе перед сменой. Хозяин заведения щедро разбавлял этот кофе самогоном в обмен на дополнительную купюру, которую ему передавали под видом простого рукопожатия.

Сильно приунывший Анри, заказав себе что-то за стойкой, смог завязать разговор с одним из жандармов, который посоветовал ему ехать домой. Брат сказал ему, что его родителей задержали по ошибке, что они люди скромного достатка, очень далёкие от политики и никакие не евреи, а отец приехал сюда, чтобы поступить на работу в парикмахерскую, где уже работал сам Анри. Жандарм посочувствовал ему и ушёл заступать на смену. Анри уже и сам собирался идти, как вдруг тот вернулся в сопровождении сержанта, державшего в руках ножницы.

– Вы не откажетесь немного подстричь меня? Я на дежурстве, и в По никак не выбраться, а капитан не терпит, если у кого-то волосы слишком отросли. Не хочу, чтобы он меня потом с увольнительной прокатил. Франсуа сказал, что вы парикмахер…

Таким образом они оказались в подсобке, сержант намотал себе на шею салфетку, и Анри, пользуясь ножницами, взятой у патрона бритвой и водой из кофеварки, сделал сержанту лучшую в его жизни стрижку.

Все пришли в восторг,