Мешок с шариками - Жозеф Жоффо
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ещё до того, как пришёл мсье Вьяль, я знал, что останусь на ферме и что моя основная работа будет состоять не в том, чтобы начищать стойла оставшейся немногочисленной скотины или рвать сорняки, атакующие виноградные лозы после дождя, – нет, я должен буду слушать истории хозяйки, устроившись на пуфике с чашкой чая в руке.
Когда хозяин вошёл в дом, я объяснил ему, что мне о них рассказал Виржилио, что я хочу работать, буду выполнять всё, что он скажет, и так далее.
Он тут же согласился – сейчас мне кажется, что он больше стремился доставить удовольствие жене, чем получить помощь в полевых работах. Я был щуплым и худым и, даже выпятив грудь, вряд ли мог показаться ему крепким парнем. Но главного я добился: меня взяли, и в тот же вечер я оказался в комнатке, которую описывал Виржилио. Жалованье было фиксированным, и я заснул совершенно счастливым: теперь у меня была работа и я больше не объедал братьев, а сам зарабатывал на жизнь.
Сезон активных работ ещё не наступил, и по утрам я уходил со своим патроном, чтобы «немного помастерить», как он это называл. Мы выравнивали сухую каменную кладку, и я должен был держать отвес; также помню, что я размешивал цементный раствор и приносил его мсье Вьялю, который, взобравшись на лестницу, заделывал им дыры в стене сарая. Два утра я провёл, намывая бутылки при помощи ёршика. На мне были резиновые перчатки, слишком большие для меня и доходившие мне до самых локтей. Никогда в жизни не видел такого количества бутылок, погреб был ими просто забит.
Ел я вместе с ними, и во время еды мадам Вьяль то и дело принималась рассказывать какой-нибудь эпизод из своей жизни – как она побывала на выставке в Багателе в июле 1924 года, как впервые вышла в свет, как станцевала свой первый венский вальс с офицером-итальянцем и всё в таком духе.
Вьяль слушал её, покуривая трубку, а потом вставал из-за стола. Я распрямлялся на своем стуле, чтобы последовать за ним, но он жестом останавливал меня.
– Передохни немного, ты сегодня отлично поработал.
У меня язык не поворачивался сказать ему, что я бы лучше предпочёл оказаться с ним в полях или полез чинить кровлю сарая, чем слушать истории про светское общество тридцатых годов. Но я сразу усвоил, что по негласному договору между ним и мной это входило в мои обязанности.
Десять дней протекли между курами, утками, цементом, Анатолем Франсом и нескончаемыми рассказами моей дорогой хозяйки. Меня отлично кормили, и я позабыл про то, что где-то идёт война. Мои наниматели, казалось, не особенно о ней беспокоились. Он считал, что не имеет смыла обсуждать всё это, а она полагала, что война была малоприличной вещью, которой занимались довольно недалёкие, а то и пошлые люди, и что те, у кого был вкус, находили себе другие сюжеты для разговора.
Однажды вечером, после густого супа, в котором овощи, сваренные целиком, были перемешаны с длинными макаронами, я спросил у Вьяля, можно ли мне в понедельник, то есть завтра, спуститься в город проведать братьев. Я поеду утренним автобусом и вернуть к пяти. Он не увидел к тому никаких препятствий и, в то время как его жена играла со мной в шахматы, правила которых она мне растолковала, положил на стол конверт – мой заработок.
На завтрашний день, как и было намечено, я спустился по горному склону. Кроме денег, я нёс с собой бесценные сокровища: яйца, завёрнутые в газетную бумагу и уложенные в коробку из-под обуви, и не меньше килограмма нежирного бекона. Я уже мысленно видел гигантский омлет, который мы с Морисом соорудим, когда придёт время обеда.
Поблагодарив своих хозяев, я направился к Сент-Аньес. Помню, как по дороге обернулся ещё разок взглянуть на ферму, затерянную в ложбине в окружении гор, – эту ферму, где сложилась своя особая жизнь, оказавшаяся счастливой, хотя изначально она должна была быть совершенно иной. Я увидел, как мадам Вьяль, размером с игрушечного солдатика, идёт через двор, и подумал, как было бы славно остаться жить здесь, пока мир не вернётся. Здесь я был бы надёжно укрыт от всех опасностей, которые нужно было просто переждать.
Если бы в тот момент я знал, что никогда больше сюда не вернусь и не увижу Вьялей, это причинило бы мне глубокую боль.
Я был уверен, что в понедельник мои будут дома: в этот день магазины не имели права работать, и они, конечно, ещё нежатся в постели. Может быть, Морис спустился на пляж и гоняет там мяч.
Когда я вышел из автобуса, доставившего меня к фонтану на рыночной площади, ноги у меня так и ныли от желания дать по мячу и зарядить Морису несколько голов. Поэтому я нёсся во весь опор вверх по улице Де Пари, не забывая осторожно придерживать сумку, чтобы не перебить яйца. Вот уже и улица Лонг. Вход в подъезд был открыт, и через мгновение я налёг на дверь нашей квартиры.
Вопреки моим ожиданиям, они уже были на ногах. Альбер и Морис завтракали прямо в пижамах, а Анри допивал свой кофе, стоя у окна. Он был одет в тёмно-синий костюм, белую рубашку и галстук, а на краю стола лежал собранный чемодан.
Ещё до того, как я успел закрыть дверь, мне стало ясно: что-то случилось.
Мы расцеловались, и Альбер с принуждённой весёлостью стал дразнить меня деревенщиной. Я тут же спросил:
– Что происходит?
Молчание. Не разжимая рта, Морис налил мне кофе с обезжиренным молоком. У Анри было осунувшееся лицо, как будто он не спал целую ночь; он взял объяснения на себя.
– У нас плохие новости.
На буфете лежало письмо с кучей штемпелей, на большинстве из которых был изображён орёл. Я сглотнул.
– Что-то с родителями?
Альбер
