Кому же верить? Правда и ложь о захоронении Царской Семьи - Андрей Кириллович Голицын

так далее. У Рябова: «Забросав землёй и хворостом, несколько раз проехали». В «Записке», опубликованной Радзинским в «Огоньке», существенное добавление: «Забросав землёй и хворостом, сверху наложили шпалы и несколько раз проехали». Любопытная, кстати, деталь. Интересно, кто сию подробность приписал и когда? Таких несовпадений в общей сложности по всему тексту насчитывается более сотни, и природу их объяснить трудно.

Сам Юровский-старший вряд ли занимался «тиражированием». В первые годы в этом надобности не было, а позднее ему самому было не до того. Хвастаться таковыми заслугами стало небезопасно. Все его екатеринбургские коллеги по палаческому ремеслу, уличённые в троцкизме, один за другим отправлялись в мир иной. Юровского от расстрельной судьбы спасла, скорее всего, язвенная болезнь, сведшая его в могилу. Высказывалась мысль, что и тут не обошлось без посторонней помощи. Но арестовали дочь Римму, большевичку ещё с Гражданской войны, секретаря ЦК комсомола, о которой он, лёжа на койке в кремлёвской больнице, уже на пороге Аидова царства, писал Сталину, моля о милости, не упустив, наверное, вспомнить и о своём чекистском прошлом.

Создаётся впечатление, что все эти противоречия в «Записках Юровского» искусственного образования и гораздо более позднего времени, смысл которых заключён в том, чтобы убедительно выглядело то, что Рябов и Радзинский действительно получили «Записки» из разных источников, что они действительно, несмотря на странную одновременность своего возникновения, работали самостоятельно, независимо друг от друга, без всякого воздействия откуда-то извне.

* * *

Но пора, наконец, вещи назвать собственными именами. Никакой «Записки Юровского» на самом деле никогда не существовало. Была «Записка», в которой излагалась, с точки зрения большевистских идеологов, картина убийства Государя и Его Семьи, где Юровскому была отведена первостепенная роль. Ю.А. Буранов в 1997 году, давая интервью корреспонденту «Литературной газеты», сообщил, что «документ, автором которого считается Юровский, написан совсем другим человеком». «Я обнаружил в архиве, – говорит далее Буранов, – доселе неизвестный рукописный вариант “Записки” – и сразу стало ясно, что она никак не может принадлежать самому Юровскому: во-первых, это вовсе не его почерк, во-вторых, там везде повествование о коменданте Дома особого назначения ведётся исключительно в третьем лице – “комендант сказал”, “комендант пошёл”; в-третьих, она написана безукоризненно грамотным человеком, каким Юровский уж никак не являлся». «На Международной научной конференции в Екатеринбурге мной было заявлено, – продолжает Буранов, – что так называемая “записка Юровского” написана отнюдь не им, а академиком Покровским».

Фигура Михаила Николаевича Покровского на большевистском небосклоне известная и весьма заметная: член ВЦИКа, заместитель наркома просвещения, руководитель Коммунистической академии, директор Института «красной профессуры». Покровский – участник октябрьского переворота, он крупный политический послереволюционный деятель, главный историограф Советского государства. Он присутствует на всех заседаниях верховного органа власти, в том числе и на том, на котором Свердлов сообщил о расстреле в Екатеринбурге.

Записка, известная как «Записка Юровского», написанная Покровским, была перепечатана на пишущей машинке, вполне вероятно, в его же секретариате. Последняя страница этого машинописного экземпляра, которая не широко, но всё же публиковалась, имеет рукописные приписки, сделанные Покровским, причём одна приписка, на которую прокурор-криминалист постоянно ссылается, указывает очень неопределённо место, где Юровский соорудил могильник. «От места пересечения жел. дороги, – говорится в оной, – погребены сажен во 100 (это 213 метров) ближе к В. Исетскому заводу».

Вторая приписка является исправлением уже напечатанного текста, которое Покровский помечает скобкой: «Так как телеги оказались непрочными, разваливались, ком. отправился в город за машинами». Текст исправленный выглядит так: «Телеги ломались ранее, машины понадобились, чтобы везти на глубокие шахты, причём до самого места временного погребения машины не могли дойти, поэтому телегами всё равно приходилось пользоваться. Когда пришли машины, телеги уже двинулись – машины встретились с ними на ½ версты ближе к Коптякам». С одной стороны, в этой приписке много непонятного, а с другой – нет ни одного документального подтверждения, что к самой «Записке» хоть в какой-то степени имел отношение Юровский[11].

«Записка» была составлена Покровским спустя несколько лет после расправы над Царской Семьёй, ибо некоторые факты, в ней указанные, заимствованы были из материалов колчаковского следствия (челюсть Боткина, отрубленный палец, труп собачки – об этом большевикам стало известно только из следствия Соколова). Первой ласточкой явилась, в 1920 году, книга Роберта Вильтона «Последние дни Романовых» на английском языке, о которой, вполне естественно, стало известно в высших кругах партийного аппарата Советской России (но у Вильтона «отрубленный палец» не упомянут). В 1921 году на русском языке были опубликованы воспоминания Пьера Жильяра (тоже «пальца» нет). Годом позже во Владивостоке издана была книга генерала Дитерихса, под началом которого работал следователь Соколов. Русский перевод книги Вильтона вышел в 1923 году, а в 1925-м, в Берлине, уже после смерти следователя Н.А. Соколова, был напечатан его фундаментальный труд, основанный на материалах следствия, который уличал сочинение Покровского в фальсификации, ибо, когда академиком оное сочинение создавалось, многие факты, установленные следствием, ни участникам екатеринбургского злодеяния, ни тем более автору «Записки» известны не были.

Для Правительственной комиссии и для следствия, которое вела Генеральная прокуратура, находка Бурановым рукописного оригинала Покровского явилась неприятной неожиданностью, ибо на первом этапе и возбуждённого следствия, и работы Комиссии авторство Юровского признавалось абсолютным (надо сказать, сам Буранов, пока он не обнаружил оригинал «Записки», написанный Покровским, считал Юровского автором этого сочинения). Этот документ, без всякого сомнения, являлся «откровением», чуть ли не исповедью главаря Царских палачей, а потому воспринимался как «истина» в последней инстанции. Когда было предано огласке и получило широкий резонанс открытие Буранова, которое никак нельзя было опровергнуть и дезавуировать, очень эластичное соловьёвское следствие без всяких комментариев приняло этот факт, тут же публично, устами прокурора-криминалиста заявив, что сей документ есть «свидетельство Юровского, записанное известным историком и государственным деятелем Советской России М.Н. Покровским». Заявление это абсолютно голословное, никак документально не обоснованное. Нет ни одного упоминания, даже легендарного, самого ничтожного, не говоря уж о юридически подтверждённом, что Покровский в 1920 году записывал за Юровским его воспоминания. Это прямое мифотворчество Соловьёва, может быть не его личное, но через него распространяемое.

В Справке, представленной в Комиссию как завершающий аккорд всего следственного производства, составленной прокурором-криминалистом Соловьёвым, говорится: «По постановлению Генеральной прокуратуры Федеральным центром судебных экспертиз Министерства юстиции Российской Федерации проведено полное экспертное исследование “Записки Юровского”, в ходе которого установлена подлинность “записки”. Экспертами дано категорическое заключение о том, что записи были выполнены Я.М. Юровским и членом ВЦИК М.Н. Покровским». В конце приводимого документа, подводя итог всему тому, к чему пришло следствие, Соловьёв резюмирует: «По заключению Федерального центра судебных экспертиз “записка Юровского” является подлинной, текст в ней выполнен рукой академика Покровского М.Н. и Юровского Я.М.». Позднее,