Истребитель - Глеб Исаев

Борода, не окладистая купеческая лопата, а небольшая шелковистая на ощупь бородка создавала вовсе уж необычное ощущение взаправдашности происходящего во сне.

"Да ладно, — махнул рукой истребитель. — Хоть и сон, а стоять посреди солнцепека смысла никакого, — он всмотрелся в наезженную колею, сползающую к самому берегу: — Хм, раньше хоть мостки были, а теперь вообще ничего".

"Брод, однако, — сообразил Говоров. — Ну, что ж, пойдем бродом".

— Там где пехота не пройдет, где бронепоезд не промчится… — не снижая голоса, в твердой уверенности, что уж в собственных сновидениях никто ему не указ, затянул он, утопая каблуками остроносых сапог в дорожной пыли.

Острый глаз пилота не подвел. Возле самой воды обнаружился десяток следов конских копыт, уходящих в густой прибрежный ил.

"Не сахарный, обсохну", — решил путешественник, смело шагнув в прохладную воду.

"Чудны дела твои", — только и смог подумать он, когда на самой быстрине едва не ушел под воду с головой, увлекаемый приличным течением.

Однако выровнялся и, промокнув почти до пояса, выбрался на противоположный берег.

И едва он перевел дух, как прибрежные заросли ивняка шевельнулись, и на дорогу вывалилась целая ватага мужиков. То, что выряженные в разномастное рванье незнакомцы — местные, сомнения не вызывало. Бороды, обветренные лица, а главное, немудреный сельский инвентарь, издревле имеющий двойное назначение. В руках встречающие держали кто рогатину, кто топор, или просто, увесистую оглоблю. Вид мужики имели донельзя воинственный, однако, в то же время, чуть смущенный.

Предводитель сельского ополчения шагнул вперед, строго глядя на гостя: — Откель будешь? Мил человек? — нейтральный смысл вопроса терялся в недружелюбности тона, которым это было сказано.

— Сам не знаю, — пожал плечами Павел, заинтригованный изгибом сюжета. — Вроде, к своим выбираюсь, — припомнил он события месячной давности. — А вы что, местные?

Мужик присмотрелся к фигуре путника: — Без оружья? В наших местах такого давненько не встречалось. Этак-то хаживать. Сказывай живо, чейный будешь. А то ведь забьем и в речку побросаем. Раков кормить.

"Вот так сон, — чуть не рассмеялся от удовольствия Павел. — Из старой жизни вроде как". Нисколько не пугаясь угроз, он улыбнулся и дружелюбно протянул руку главарю рекрутов:

— Павел, Говоров. Воин государев, на защиту вам послан, от ворога лютого охранить, — неизвестно каким образом сложилась фраза. — "А ведь так оно и есть. Кто мы, коли не защитники родины?" — мысленно согласился он со сказанным.

— Государев? Ишь, ты, — оглянулся старший на мужичков.

— Ну да… Так тебе и верь…

— Не собьешь… — раздались голоса соратников.

Тем временем, предводитель ватаги, помедлив, вдруг опустил орудие и поклонился в пояс:

— Ефим мое имя, Староста здешний. Коль не брешешь, поклон тебе земной.

Как сказал старец, что придет один, без оружья, а назовется Павлой, так оно и есть. Войсковые-то наш край за много верст обходят. Только, ежели припасов нет, аль совсем большим гуртом. А так, что-то… — несвязно изложил свою версию появления Паши староста.

— Здорово, конечно, только извини, — развел ладони Говоров. — Речь твою понять не в силах. А вот то, что мокрый я с ног до головы. Это точно. Дай хоть обсохну, а после и поговорим, — перебил говорливого лидера древних колхозников Павел, которого хлюпающая в сапогах вода уже бросила в дрожь. Несмотря на солнце, водичка оказалась совсем нетеплой.

Мужики, словно сказанное стало неким паролем, заговорили вразнобой, но в целом весьма дружелюбно.

— Цыц, — рявкнул староста, наводя некий порядок в войске. — Не зевай, однако, по сторонам смотреть буде.

Шум стих.

— Пойдем. В доме моем обсохнешь, там и разговор будет, — непонятно закончил импровизированный воевода.

Оставив возбужденных мужиков нести охрану водных рубежей, он повел гостя в село.

Подойдя к постройкам ближе, Павел с удивлением обнаружил, что дома, хоть и построены из толстенных бревен, низки, да и окошки, больше похожие на отдушины, ничем не закрыты. А больше всего поразило его отсутствие печных труб. Да и крыши домов оказались покрыты странным зеленоватым материалом. "Так это ж мох", — понял он.

Улочка же промеж глухих заборов почти не отличалась от обычной, такие же кучи золы подле ворот, канавы для дождевой воды, куры, скребущие дорожную пыль в поисках ведомого только им пропитания, ну и, конечно, заливистый собачий лай. Разномастные барбоски, высунув морды из-за ворот, полоскали идущих по деревне со всех сил. Брехали, захлебываясь от злости и норовя погрызть дощатый край.

Избушку, в которой он имел столь интересное общение со стариком, узнал сразу. И, словно по наитию, спросил степенно вышагивающего Ефима: — А что, дед Иван живой?

Староста бросил внимательный взгляд на избу и, как ни в чем не бывало, ответил: — Живой был. Только ушел он, луны две, как ушел. Вот сказал про тебя, а на утре и пропал.

Кольнуло Павла непонятное чувство, покрутилось в мозгу да пропало. Он перевел взгляд на спутника, который уже отворил калитку.

— Проходи, гость дорогой, не побрезговай, — словно выполняя обязательный ритуал, торжественно обратился староста к Павлу.

Говоров, не зная, что и ответить, поклонился в ответ и шагнул в ограду.

Дощатый помост, крепкие сараи. Дом пятистенок. Все надежно, продумано.

"Справный хозяин", — подумал он, шагая в сенях.

В избе старосты было темно и прохладно. Низкий дощатый потолок, бревенчатые стены, стол, лавки повдоль него. Два матерых, словно церковная касса, сундука, накрытых плетеными покрывалами.

Хозяин замер на пороге и, обратясь в передний угол, где угадывались образа, размашисто перекрестился, сложив два пальца. Повинуясь уверенности в правильности действий, однако, замирая от собственной смелости, (сон-то, он сон, да как знать…), Павел осенил себя крестным знамением. Жест для советского летчика, комсомольца, совершенно немыслимый в реальной жизни, получился настолько естественным и привычным, что по спине пробежали мурашки.

И словно ослабла в хозяине некая пружина. На смену настороженности пришла необъяснимая приязнь. Он громко распорядился накрыть стол, а сам указал гостю на скамью: — Свет Павел, отдохни с дороги. Одежу поменяй, перекуси, чего желаешь.

Словно из-под земли возникла молчаливая женщина. Темные одежды, платок с жестким узлом под самым подбородком. Глядя в пол, склонилась перед Ефимом, подавая холщевые портки и рубаху. Едва хозяйка покинула горницу, Павел скинул сапоги и, путаясь в нелепых застежках, скинул сырое барахло. Хозяин повторил невнятное распоряжение, и тут же в комнату начали входить молчаливые тетки. А вот в руках они несли блюда, различные, и до невероятности духовитые.

"А сон ли? — впервые проклюнулось в изумленном сознании. — Да ну. Скажешь тоже. Сон.

Павел огляделся вокруг совсем иными глазами: — Нет, нельзя сомневаться… Это сон, — отрезал он, превозмогая желание вскочить и кинуться вон. — Если не убедить себя, что все вокруг плод фантазии, легче свихнуться".

И тут что-то щелкнуло в голове. И голос рассудка, спокойный и отстраненный, произнес: "Сон, не сон. Какая разница? Будет то, что будет. А все остальное второстепенно. Не паникуй, на войну ты всегда успеешь".

"И точно, к чему эта паника?" — он отбросил пустые метания и принюхался. Запахи, от которых стало совсем невмоготу. Вспомнив, что ел он последний раз смутно похожую на суп бурду, Павел выдохнул.

— Садись, гость дорогой, раздели со мной трапезу, — пригласил давно созревшего гостя к столу хозяин.

Деревянные расписные блюда с мясом, курицей, рыбные головы, овощи, братины с ягодным морсом, Попробовать все немыслимо. Первый голод утолил быстро. Посматривая, как ест хозяин, следовал его примеру. Руками, без церемоний, вытирая жирные пальцы кусками холстины. Налил хозяин и мутной жидкости с отчетливым сивушным запахом. Выпили.

И ничего не случилось: "Брага, она и есть брага, разве что с травами, и на меду".

Наконец, решив, что гость не обидится на паузу в приеме пищи, Ефим построжел и, прищурясь, глянул на сотрапезника.

— А что, Паша, готов ты с врагом сразиться? — поинтересовался он вроде легко и спокойно. Только почудилось в голосе хозяина некоторое сомнение. Павел отодвинул выдолбленный из куска липы кубок: — Готов? К чему? Ты, Ефим, не темни. Я ваших дел не ведаю. Однако, чую — не от доброты душевной ты меня так потчуешь. А?

Ефим вильнул взглядом и крякнул: — Правда, так, правда. Сам сказал. Защитник… Опять же и дед Иван сказывал…

— Не тяни… — Говорову наскучило топтание старосты.

Тот вздохнул, словно решаясь сигануть с высокой кручи:

— Деревня наша в пяти верстах от озера. Камень-морем зовется, потому, как с морем схоже…Большая деревня была. В том годе еще спокойно жили. Справно. Ни слухов, ни молвы, так, изредка, бывало старухи на посиделках как выдумь болтали, что живет, мол, в озере том, чудо огромадное. Змей морской, огнедышащий. Ну чего старуха не сбрешет. Девкам оно полезно, чтоб не гулеванили попоздну. Только пропадать начали людишки. Что ни день — кого-нибудь нет. А мы с озера кормимся. Рыбу ловим, да в город на базар свозим. И на тебе, какая заноза. А по осени первый, кто змея видел, в деревню жив вернулся. Чудом ушел. Таку страсть поведал. Не приведи господь. Знамо дело, не поверили. Только люди-то все одно пропадают. А там еще один рассказал. Какого виду тот аспид. И что более всего страху нагнало, — Ефим сделал паузу, готовясь добавить нечто важное: