Русская красавица. Напоследок - Ирина Потанина

Все понимающе замолчали. Во мне, разумеется, тут же проснулся дух противоречия:

— Вот видишь, — как ни в чем ни бывало сообщила я …., — Все разрешилось просто великолепно. Егор остается с Меланьей, а ты идешь с нами. Посмотришь Таракташ…

Произнося все это, в глубине души, я страшно боялась, что … согласится. Но Егорушка и тут решил продемонстрировать глубины своего чертового понимания:

— Нет. Он мне партию в нарды должен. Мы сегодня ночью играть станем…

Как они собираются одновременно играть и на гитаре и в нарды я решила не уточнять.

В общем, совершенно без инициативы с моей стороны, поспешно и прилюдно, мы с Киром огласили, что собираемся уйти этой ночью вместе. По большому счету это никого не волновало, но все же мне казалось слишком грубой такая лобовая предначертанность.

— По-хорошему, я не должна была принимать твое приглашение, — признаюсь уже в пути. — Порядочные девушки на ночь глядя с посторонними джентельменами скитаться по темным горам не ходят…

— Не волнуйся, — будто и не понимая контекста, серьезно заверил Кир. — До темноты мы уже пройдем все самые крутые места и подойдем к Учан-Су. Водопад на самом деле сумасшедшее красивый. Это туристам его неправильно показывают. Места знать надо…

— И часто ты водишь в эти места женщин, утомленных длительным одиночеством? — я не люблю фальши, я не люблю делать вид, будто не происходит очевидных вещей, потому говорю почти напрямую. Смотрю, по крайней мере, так, что трактовать мой взгляд, как обычный дружеский уже не получится.

— А, ты в этом смысле, — как-то смешавшись, отвечает Кир. А потом находит совершенно идиотский, можно даже сказать оскорбительный для меня ответ: — Не бойся, в этом смысле я никаких иллюзий не питаю. — отводит глаза и продолжает с невесть откуда взявшейся горечью, — Кто я такой…

От моей длительной смертельной обиды Кира спасло лишь то, что он, как оказалось, обманул».

Артур чувствовал себя малолеткой, которого взрослые тети заставляют смотреть проногорафию. И противно, и стыдно, и глаз нельзя оторвать… Он снова закурил, забыв о недавнем своем решении соблюдать приличия. Глубоко затянулся, краем сознания подметил, что вообще-то никто не заставляет его так мучаться, но все равно, с видом и в состоянии героя, восходящего на эшафот, снова погрузился в чтение:

«Между прочим, мои ангелы-хранители держались настороже: подавали знаки и всячески пытались сорвать поход. Вплоть до полного маразма и откровенной мистики. Случилось невозможное — прославленный гид, истоптавший с группами все маршруты, и вдруг заблудился.

— Скажите, а где тут экстренный спуск? — у большого, добротного дома, отчего-то именуемого «домик лесника» происходит какой-то сабантуй. Летняя кухня полна народу, рядом — разнокалиберные машины с разнобуквенными номерами. Некоторые присутствующие кивают мне, как старой знакомой. Узнаю в них местных.

То есть, совсем местных — тех, кто тут живет все время, разумеется, нет. Кроме сумасшедшей старухи, которая жила испокон веков вместе с козой в домишке сразу у окончания серпантина, я таких не знаю. В основном, местными тут именуют нас — тех, кто приехал на сезон или приезжает каждый день, чтоб работать на горе.

Кивать-то мне кивают, а вот ответа никакого не дают. Уж слишком громко кричит музыка. Кир морщится. В его системе ценностей подобное поведение на горе — нарушение всех канонов.

— А то, что ты, весь из себя такой туристический, и вдруг не помнишь, где обещанная тропа — это не нарушение?! — подкалываю его. Кир молча пожимает плечами.

По Таракташу он спускался очень давно, и помнит лишь примерное местонахождение начала спуска. Потому мы последние тридцать минут блуждали туда-сюда, исследуя каждую ложбинку на предмет начала спуска… Хорошо, что нынешняя наша дислокация находится довольно далеко от лагеря, и все эти плутания никак не могут сказаться на могучем Кировом авторитете…

— Должна быть такая совершенно незаметная, узкая тропка, — растерянно пояснял Кир, возвращаясь из-за очередного валуна.

— Наверное, и есть, — смеялась я в ответ. — Настолько незаметная, что нам ее не найти…

— Вот же ж! — Кир смешно всплеснул руками и показал небу кулак. — Высшие силы демонстрируют чувство юмора. Пятый год вожу всевозможные группы, делю свой Крым с совершенно незнакомыми людьми, радуюсь этому и радую их. А тут, раз в жизни решил устроить экскурсию, дабы произвести впечатления, и вот, тропа пропала… Совершенно… Может, уже никуда не идти? Стемнеет скоро, ты и не увидишь ничего. Но так не хочется возвращаться…

Разумеется, я тут же забыла, что мы ищем и куда идем, купившись на эту лесть. Все-таки влюбленная женщина — странное существо. Вроде и сильная, и умная, и самостоятельная, а, стоит услышать сомнительный комплиментишко от предмета своих симпатий, так сразу растекается, как шоколад на солнце, и позволяет своим мозгам стать такими же липкими, вязкими и бестолковыми. Короче, вместо того, чтоб сворачивать экспедицию, я захлопала глазами и с интонацией «Ах! Господин назначил меня любимой женой» пролепетала что-то вроде:

— С тобой, мне не страшна любая темнота!

И, хотя речь шла вовсе не о моем страхе, а о бессмысленности экскурсии, при которой невозможно ничего рассмотреть, мы оба сделали вид, что мое утверждение развевает все сомнения. Оставалось только найти тропу. Тогда я и решила спросить у людей, ближайшее скопления которых находилось всего-то в километре от наших исканий. Кир недовольно скривился — этот шаг, разумеется, страшно дисквалифицировал его. Скривился, но возражать не стал. Нужно же было что-то делать… И вот мы пришли к домику лесника.

— Что вы спрашиваете, ребятки? — одно из знакомых лиц, оторвавшись от стола, подходит к нам. — Экстренный спуск? — хохочет. — Вы б еще аварийным выходом тропу обозвали. Тут она…

Оказывается, начало тропы лежит почти возле самого дома, а мы его просмотрели и ищем невесть где… Поизумлявшись собственной глупости, мы оспасибили сабантуйщиков моей улыбкой и Кировыми устными благодарностями и пошли вниз. Мы все-таки пошли вниз…

Немного отойдя от плато, мы тут же попали совсем в другой мир. Это Рим, это Древняя Греция, это что угодно, но только не доступные с детства и потому привычные открыточные пейзажи. Оказалось, скалы и горы это совсем не одно и тоже. Суровые и величественные, остроглавые и немного мрачные, словно католические капеллы эпохи возрождения, они взирали на нас со своего высока, и я физически ощущала, как делаюсь все меньше и меньше…

— Куда ж меньше-то? — смеется Кир. Мы как дети держимся за руки и с распахнутыми ртами продвигаемся вниз. За руки — ни-ни-ни — исключительно из соображений моей безопасности — мало ли, подверну ножку на каком камушке, буду потом до самого низа таракташить. А рты распахнуты — от удивления. Все-таки поразительно красивее места, сумасшедше-потрясающе невозможно красивые… Тропинка вьется в междускальях, из расщелин кое-где веет настоящим могильным холодом. На особо крутых участках, кто-то любезно поставил перила. Держаться за них опасно: шатаются от запущенности. Но сам факт впечатляет — вот времена были! Даже о таких малопосещаемых самодеятельных тропках люди заботились. Я представила, как какой-то суровый горец, смотритель здешних мест, плюет на жалкую зарплату в советском бюрократическом лесничестве, и работает не из-за нее — а для людей и гор. Заботливо обходит свои владения, следит, как сделать так, чтоб человек и природа не навредили друг другу, переживает…

— Если бы в цели егерей ставили такое слежение, — уличает меня в наивности Кир, — То людей бы к природе попросту не пускали. Это единственный способ защитить природу пагубных влияний человечества.

— Неправда! — кричу, — Абсолютная чушь! «Я тоже капелька вселенной!» В смысле, человек — часть природы, он создан ею, рожден в ней, и значит может быть не во вред…

— Беда в том, — Кир говорит очень серьезно, и я понимаю вдруг, как для него все это важно. — Что ты говоришь совсем о другом человеке. Мы — современные люди — новая раса. Принципиально новая. Нас природа не создавала, мы — синтетические. По крайней мере психология наша сплошь искусственна. И потому мы враги дикой природе… Нас нельзя пускать к ней.

На миг мне делается страшно. Он сумасшедший, совершенно ненормальный и трагичный. Он полон горечи и обреченности, причем совершенно без повода. Он ждет беды, все время ждет беды… Но при этом…

— Чего ты испугалась? — теперь он смотрит с нежностью. — Я сказал что-то не то?

… при этом он чувствует меня, читает мысли и кажется ужасно надежным.

— Не знаю, — признаюсь довольно честно. — Я не хочу наполнятся твоим скептицизмом. Мы — дети природы, мы не отвержены ею… Я люблю мир.