Русская красавица. Напоследок - Ирина Потанина

Притихший Кир молча смотрит на проносящиеся мимо стекол тормазнутого автобусика лапы ночных деревьев. Без гитары Кир неохотно поддерживает разговор с воспитанниками. Он любит полутона и боится конкретики, потому при детях или молчит, или поет, или глаголет какие-то уж совсем непреложные истины вроде правил установки палатки. Со стороны это кажется силой характера, на самом деле — страх лишится авторитета. К счастью, у меня хватает ума держать эти свою психологические наблюдения при себе.

Автобусик наш тормознутый во всех смыслах. И потому, что в самом начале серпантина мы тормознули его и попросили взять с собой на гору, и потому, что едет он медленно-медленно, тяжело-тяжело, и потому, что водитель никак не может понять, что мы живем на Ай-Петри и все пытается отговорить нас от подъема:

— Завтра бы ехали! У нас там знаете как холодно! Ну зачем на ночь глядя, еще и с девочкой…

— Да мы третий день уже там стоим, а она, — разговорчивый Алишер кивает в мою сторону. — Второй месяц.

Дедушка водитель то ли глуховат, то ли относится к типу людей, которые в приницпе — из-за слабости душевного слуха, а не физического — воспринимают только свои слова. В общем, он все продолжает свои советы.

— Тогда уж сразу в приют идите. Это вроде и гостиница, а по цене — приют… — советует он, и я тут же вспоминаю, что дедушка несколько раз наведывался к нашим горноспасателям, и те, конечно, обещали ему (как и всем) процент от выручки с приведенных к ним клиентов.

— Нет, все-таки вы — Кирилл Антонович — Человечище! — Алишер снова переключается на интересующую его тему. — И ведь догадались же!

Несколько позже, Кир расскажет мне, что догадался не просто так. Не так давно их с приятелем — ни в чем не повинных, но, видимо, чем-то подозрительных — забрали в участок. Позже оказалось — по ошибку. Спрашивали какую-то чушь, про изнасилованных девиц и их заявления. Забранные возмущенно дерзили, забравшие демонстрировали силу и вседозволенность. Кирке тогда досталось крепко, а приятель — допрашивали отдельно — вовремя сориентировался. Едва его первый раз об стенку швыранули, он безумные глаза сделал, свитер задрал и орет:

— Вы что делаете? Видите шов? Я после операции, ясно? Разойдутся швы — гаплык вам тут всем.

И его больше не трогали. В основном морально давили. А шва, между прочим, никакого не было. Он его сходу придумал.

Выпустили их с приятелем тогда также внезапно и без объяснений, как и забрали. Видимо то, что на них собирались повесить, уже кто-то раскрыл… А тактика поведения приятеля Киру запомнилась и понравилась. Тем более, в случае с Алишеркой, ничего придумывать не надо было — ведь на самом деле справки на руках имелись…»

«День грозно зовет,/ тащит вперед,/ гонит прочь от тебя/ заря./ Путь рубит мосты, / но все-таки ты,/ веришь в меня./ А зря…» — Кир пел, вроде бы всем, но я знала, что признания эти предназначена мне одной. Утром он уходил. Группу надлежало спустить в Ялту и погрузить в автобус вместе с Егоркой и Языком. А Меланья с Киром с послезавтрашнего дня обязаны были предстать перед новым начальством в каком-то детском пансионате на Азовском море, в селе с трудно произносимым названием. Спать никто не собирался. Группа собралась на прощальные посиделки и шансов остаться наедине у нас, кажется, не было. Хотя…

— Не люблю долгих прощаний, — тост этот был бы слишком пафосным, если бы содержал хоть каплю фальши… — Друзья мои, мы встретимся! — говорю и чувствую, как глаза вдруг делаются влажными. — Мы обязательно встретимся! Быть может, двадцать лет спустя, или десять…

«Быть может через сто веков,/ в стране не дураков, а гениев/» — тут же начинает подыгрывать Тальковым Кир. Народ подхватывает. А я жму руки каждому и заверяю в долгосрочной своей преданности. И ухожу, сославшись на плохое самочувствие.

А потом долго еще курю на крыльце и вслушиваюсь в отдаленные:

— Кир, а давай «Все кончается» споем?

В качестве исключения в последний вечер Кир позволяет делать заказы. Обычно он принципиально поет лишь то, что «сам лезет на люди».

— Кирилл Антонович, а можно ту песню, про то, как все ушли, и мы с новыми друзьями хохочем фальшиво, потому что в кайф только старые?

Удивительным образом Кир понимает, о чем речь и начинает: «Друзья уходят, как-то невзначай…/И мы смеемся с новыми друзьями,/ А старых вспоминаем по ночам…»

Терпеливо жду, когда терпение Алишера лопнет, он попросит гитару, а окружающие напьются уже настолько, что не пошлют его куда подальше. Алишер страшно любит петь и не слишком умеет это делать… Зато — со всей душой и очень громко…

Кир не приходит даже тогда, когда от костра раздается привычная Алишеркина коронная «От старых друзей весточки нет — грустно…» Почему?

Замерзшая, захожу в дом и несколько раз громко хлопаю дверью. Пусть слышит, пусть поймет, что не сплю… Ложусь в постель, все еще прислушиваясь. Все еще веря, что вот сейчас, вот именно этот шорох окажется его шагами. Именно в это мгновение появится, дернет незапертую дверь, убедится, что тут его ждут, скажет: «Фуух, вырвался!!» и …

Засыпаю, прокручивая в голове всевозможные полуэротические картины. Засыпаю совсем. Не оставляя себе никаких шансов на прощание. Наутро в коридорчике нахожу сигаретную фольгу с надписью, нацарапанной моим карандашом для глаз: «Час болтался под дверью, боялся зайти. Не умею прощаться. Прости и спасибо за то, что ты есть.»

Как?! Когда?! Напяливаю куртку на голое тело, выметаюсь наружу. Утро! Уже утро! В приступе безумной надежды, со всех ног несусь к смотровой площадке и пытаюсь высмотреть. Поздно. На тех тропах, что в поле зрения, никого не видать. Обреченно опускаюсь на камень, нащупываю в кармане сигареты.

Тут только замечаю, что выскочила босиком и вообще в совсем неприглядном виде. Куртка, конечно, длинной до колен, но общей развратности вида это только способствует. Растягиваю губы в улыбке, приветливо машу некоторым остолбеневшим ай-петривцам — тем, что имеют дурную привычку выползать из жилищ ни свет, ни заря. Вытягиваюсь во весь рост и машу руками, будто занимаюсь гимнастикой. Веду, мол, здоровый образ жизни. Закаляюсь, дескать, потому и голая. Вряд ли кому-то мое поведение кажется убедительным. Стараясь выглядеть достойно, неторопливым шагом возвращаюсь в дом. В навсегда опустевший, обездоленный, мучающий воспоминаниями и оттого теперь ненавистный дом…»

«И уже на следующий же день стало ясно, что я поеду к нему. Нет-нет, не навязываться. Просто в гости, просто сказать «Привет». В конце концов, куда еще можно ехать в отпуск, с побережья Черного Моря, кроме как на Азов. К счастью, труднопроизносимое название села какое-то время навязчиво крутилось в голове, и я успела записать его, прежде чем начисто забыть.

Морская Котиха посмотрела с подозрением. Все поняла, но расспрашивать не стала. В конце концов, я ни разу еще не просила выходной или отпуск. Имею полное право на пару дней выбыть из процесса.

— Страшно надо, потому что очень хочется, — объяснила я необходимость выходных. Я не слишком вдавалась в формулировки, потому что мысленно была уже не здесь.

— Надо, значит надо, — рассудил Виктор и предложил подвезти донизу.

А дальше — автобус с пыльными стеклами, пересадка. Мороженное на обед и нервно пульсирующее в висках Кинчевское: «Я принимаю бой,/ быть может я много беру на себя,/ быть может я картонный герой,/ но я принимаю бой.»

— Простите, где у вас тут пионерский лагерь? — я уже в труднопроизносимом селении, я уже почти окончательно сошла с ума и достигла цели. Понимаю, что вопрос мой звучит несколько идиотски, но какая-то необъяснимая уверенность в победе гонит меня вперед.

Спрашивать разумеется, нужно у местных. Возле автостанции ничего выяснить не удается. Всевозможные ответы вроде: «В далеком прошлом!» или «Сними комнату, тогда скажу!» меня не устраивают. С лучезарной улыбкой — ну отчего я такая нагло-довольная, ну отчего так горжусь собой? выбралась на денек в гости, что тут такого? — без малейшего раздражения, как сквозь масло, прохожу через рой предлагающих всевозможные услуги (от такси и места жительства, до эскорта и сожительства) предприимчивых личностей. Пятачок автостанции остается позади и вот я в безлюдной тенистой аллее. Жарень стоит такая, что по-хорошему тут бы и нужно оставаться, но я несусь вниз, поближе к морю. Раз лагерь, значит должен быть у воды. Ведь правильно?

Нет, все-таки загадочно устроены приморские поселочки. За толстым слоем частного сектора, непосредственно перед пляжной зоной внезапно обнаруживается двор пятиэтажек. Их тут, похоже, три штуки на весь поселок и выглядят они нелепыми гостями из другого мира.

Под подъездом прямо на земле сидят старушки. Их козы послушно пасутся на детской площадке.

— Простите, я немного заблудилась. Где-то в вашем поселке должен быть пионерлагерь… Ну, или как он теперь назевается… Не подскажете?