Русская красавица. Напоследок - Ирина Потанина

— Мы пойдем пешком? — скорее утверждаю, чем спрашиваю. Штуромавать вместе с толпой малюсенький автобусик не имею никакого желания. Ответа нет. Оборачиваюсь — никого. Еще несколько минут недоуменно топчусь на одном месте. Еще несколько минут озираюсь растерянно. Еще несколько минут не понимаю, что мой спаситель скрылся в неизвестном. Насовсем. Даже не дав мне возможности отблагодарить, оставив все свои координаты и наветы звонить, если будет в Москве…

С тех пор я не очень доверяю статусам. Странные встречи на трассе — те, в которых бритоголовые бандюки в Мерсах и с новорусскими замашками открываются душевнейшими и интереснейшими людьми, старательные мужчики с ответственными лицами и взрослыми сыновьями оказываются меркантильными тварями, хлюпики-интеллиегнтики, упившись, ведут себя как последние подонки, а граждане, имеющие «серьезные проблемы с нашими правоохранительными» ведут себя безупречно и героически… — все эти ситуации раз и навсегда отучили меня судить людей по их социальным принадлежностям…»

Дочитав, Артур закурил. Вдруг страшно захотелось немедленно увидеть Софию. Схватить за плечи, оторвать от земли, встряхнуть несколько раз… Да чтобы пришла в себя! Чтобы поняла, наконец, что в мире действительно есть человек, способный оградить ее от всех гадостей, в которые она себя окунала и собирается окунать впредь. И этот человек — вот он — приехал, и сбегать от него не надо, и… Впрочем, она все равно ни черта бы не поняла.

Артур снова уставился на письмо.

После ссылки на вкладыш, послание превратилось в какой-то хаотичный набор воспоминаний о вечерах, проведенных с новой компанией. Артуру все эти подробности совсем не казались какими-то впечатляющими. Сонечка же представляла их так, будто рассказывала о каком-то невозможном чуде. Она всегда отличалась слишком сильной привязчивостью.

В обычном, кривляке-острослове Языке — да таких ходит полмосквы, и никто не слушает их, потому что все привыкли и все давно ищут чего-то более глубокого — Сонечка видела образец артистичности и очарования.

В грубоватой и мрачной Меланьи — девушку редкой внутренней гармонии и духовной силы. При этом еще и царицу Томару по внешнсоти…

К счастью, своими мыслями о предводителе всего этого сборища в этом письме Сонечка старалась делиться не слишком часто. Вообще-то и без них в письме хватало глупых дифирамбов, и Артур откровенно раздражался, вчитываясь.

Кроме того, за каждой строчкой, за каждым словом стояла странная, дикая какая-то тоска-ностальгия. «На грани закипания, наш чайник дорогой,/Распалась компания, не надобно другой!» — приводила строки из песни Вероники Долиной Сонечка, когда пыталась описать свое нынешнее состояние. Артур никак не мог взять в толк, о чем она так сожалела…

В общем, это письмо вышло весьма бестолковым — сто отрывков из разговоров, описания кусочков чужих судеб и никакой сути. Кому писала, зачем писала — не ясно!

Разумеется, сама это почувствовала, и даже об этом сообщиал:

«В результате, я узнала о ребятах много интересного. Вернее, по большей части обычного вполне, житейского. Но мне именно такое тогда нужно и было… Мне в моем аскетическом заточении так не хватало чего-то мирского…»

Артур все это «мирское» давно уже осточертело, но он, ведомый Сонечкой, вынужден был изучать фрагменты чужих биографий.

«Язык, Кир и Егорушка выросли в Симферополе. С детства не отличались особым послушанием и, оставив несчастным родителям краткую записочку, запросто могли смыться из дому на неделю. Усаживались в электричку на Бахчисарай, и пропадали в окрестностях Тепе-Кермена — удивительного пещерного города, в котором, между прочим, вплоть до последнего времени еще проживали люди. Нет, не археологи, а настоящие человеческие семьи-отшельники. Держались они довольно обычно. Люди, как люди. Пацанва мало интересовалась ими, куда большее внимания уделяя самим пещерам и окружающим их развалинам. Много позже, когда Тепе-Кермен окончательно признали музеем под открытым небом и стали водить туда толпы, семьи эти куда-то исчезли, и Язык до сих пор страшно жалеет, что не сообразил в свое время с ними подружиться. Раз в год, для проверки силы духа компании, ребята ночевали на старинном заброшенном караимском кладбище. Без фотографий и русскоязычных надписей, с мрачными серыми каменными плитами исписанными иноязычными значками, расположившиеся под многолетними отчего-то сплошь сухими деревьями полуразрушенные древние могилы внушали священный ужас. Ночевать нужно было без палатки и костра, в полной тишине. Егорушка и Язык по сей день поливают последними словами идиота, придумавшего эту традицию. Идиотом, разумеется, был Кир. К счастью, на третий год такая проверка духа уже не казалась странной и решили придумать что-нибудь другое…

— А то бы мы точно в институт седыми поступали! — комментировал Язык.

Поступали в Москву. Когда уезжали, близкие — и родители, и девушки, которыми, естественно, к тому времени ребята уже обзавелись, и всевозможные друзья-соратники — особо не расстраивались. Были уверены, что ребята завалят экзамены и вернуться. Немного настораживал тот факт, что эти лоботрясы и двоечники, ради хорошего аттестата в старших классах вдруг взялись за головы и выровняли успеваемость. Но этого по всеобщему мнению все равно было мало для поступления в один из самых престижных ВУЗов страны.

Разумеется, ребята не вернулись. Кир с Языком не поступили, но покориться этому не смогли. Остались в Москве, устроившись дворниками, а сами засели за подготовку к поступлению. Егору посчастливилось оказаться зачисленным на первый курс. Друзья ходили к нему постоянно и многие преподаватели потом удивлялись: «Погодите, мальчики, вы же в прошлом году были на лекциях первого курса. Что вы опять тут делаете?»

После института, юных историков разбросало по разным городам — в то время еще существовало понятие распределение. Больше всех повезло Киру — оставили в Москве, сочтя первоклассным специалистом. В родном институте, на родной кафедре… Но не суждено было Кириллу стать ученым. Шер ше ля фа! Его шефиня оказалась особой властной, стервозной, да еще и положившей глаз на молодого сотрудника.

«Натуральное домогательство с использованием служебного положения!» — рассказывал о перенесенных другом тяготах Язык.

В общем, лавируя на грани, Кир протянул ровно три месяца. После чего, на какой-то очередной конференции, после идиотского совершенно разговора и злых придирок, сопровождающихся: «Вы ведь не хотите идти мне навстречу, Кирилл. Отчего же я должна одобрять ваши проекты…» Кир, психанув, разорвал диплом на мелкие кусочки и смыл их в уборной. А потом вышел к гостям и смутил всех искренним заявлением: «Поздравьте меня с облегчением! Замечательным, важным и значимым!»

Ясное дело, карьера его пошла прахом. Собственно, тогда прахом пошла вся страна и Кир, тут же устроившийся в работать во дворец детского творчества археологом, не разу не пожалел о содеянном. Он ушел в действующие педагоги, и нашел, наконец, свое настоящее поприще. Друзья-приятели, разумеется, до сих пор почитают за честь поподклывать, попрекая утопленным в унитазе образованием. Но это Кира ничуть не задевает.

Всего за год Кир со своим кружком развел грандиозную деятельность и перетащил к себе Языка и Егорку. Идею фирмы, выводящей группы на экскурсии по горному Крыму подсказала Меланья. На тот момент — вот уж чего никак не ожидала! — она была действующей женой Языка. Расстались они совсем недавно, причем друзьями и совместную работу бросать не собирались.

С этим своим кооперативом ребята страшно намучались. Доверчивого Языка подставляли на каждом шагу, причем все — и клиенты, и советчики, и (правда нечаянно) сами ребята! В конце концов, свое предприятие было решено закрыть и отдаться на юридическое ведение одному симферопольскому турагенству. Так и поступили. Схема оказалась надежной и оправдывала себя по сей день. Кировский кружок, в котором летом, разумеется, объявлялись каникулы, иногда полным составом отправлялся на первые летние экскурсии. Родители Киру очень доверяли… И правильно, он — и это было видно с первого же взгляда — заслуживал настоящего доверия. Все из группы его страшно уважали и даже за глаза величали по имени отчеству…»

Артур брезгливо опустил абзац с дифирамбами Киру и переместил взгляд ниже. Еще Сонечке зачем-то понадобилось пересказывать воспоминания о детстве, к которым периодически скатывались разговоры у костра:

«И что-то в этом такое милое было, такое бесконечно доброе. Рассуждать с детьми о детстве. О поре, когда все деревья кажутся большими, а люди — добрыми. Причем для меня их возраст — как раз та пора. А сами себе они кажутся уже взрослыми…